— А теперь, — промолвила Мери, подсунув руку под спину сестры, — мы снова сменим простыни.
— Нет, Мери, ты только погубишь свои прекрасные простыни.
Лицо Мери скривилось в гримасе боли, и ее голова упала на хрупкое плечо сестры.
— О Лиззи, Лиззи, я так тебя люблю.
— Тише, Мери. Побереги слезы для лучшего случая.
— Лучше тебя нет никого на свете. Это мне надо стать лучше. Я причина твоих страданий.
— Успокойся, моя бедная добрая девочка. Едва ли ты виновна в этом.
— Я сделала это не со зла, клянусь. Но я узнала твою тайну две недели назад.
Это признание вызвало долгую паузу, прерванную очередной схваткой, сотрясающей тело Лиззи, которая не смогла удержаться от громкого крика боли. Когда жестокие схватки стихли, Лиззи потянула за рукав сестру.
— Ты знала о моем положении? — прошептала она. — Как могла ты узнать? Кто мог сказать тебе это?
— Ты скоро поправишься. Как только лекарство перестанет действовать.
— Какое лекарство?
— Пилюли, дорогая. Помнишь, ты пожаловалась на чай? Ты сказала, что он горький…
— О Мери, Мери! — в отчаянии вскричала Лиззи.
— Все пойдет к лучшему, вот увидишь, — утешающе промолвила Мери и снова стала поправлять волосы сестры. — Теперь твоя тайна перестанет мучить тебя, моя дорогая.
Вместо ответа Лиззи снова в раздражении оттолкнула руку сестры, и ее глаза дико и незнакомо для Мери блеснули злобой и отчаянием загнанного зверя:
— Тебе следовало бы сказать мне о том, что ты задумала.
Перед Мери Отс вдруг всплыло ужасное лицо миссис Бриттен, ее прячущийся взгляд, крупный ноздреватый нос, мужская грубая рука с татуировкой «Сайлас» на тыльной стороне запястья.
Но видение исчезло, спугнутое взволнованным вопросом мужа из-за закрытой двери. Чуть приоткрыв дверь, Мери сообщила ему, что ничего нового не произошло. Хотя она все еще едва верила в то, что случилось, она уже сейчас испытывала чувство ненависти к Тоби. Позднее оно настолько отравит ее душу, что превратит в заторможенное, с помутившимся сознанием существо, которое, по мнению всех, не понимало и половины того, что изрекал ее знаменитый муж.
Однако сейчас ненависть всего лишь заронила в ее сердце свое ядовитое зерно, да и она была слишком озабочена и потрясена случившимся, чтобы размышлять над этим. Тобиас мерил шагами лестничную площадку за дверью спальни Лиззи, как образец «братского сочувствия» и «приличий».
— Обхвати меня за плечо и приподнимись, я вытяну из-под тебя простыню, — попросила Мери.
— Не надо.
— Тебе будет удобнее на чистой простыне.
— Нет, к черту твою заботу!
— Лиззи!
И тут Лиззи судорожно схватила руку сестры.