– Да, мои поэтические изыски не для моряка, – Максимилиан улыбнулся, – но я действительно рад вашему обществу, Рене и, кажется, начинаю любить ваши немыслимые края. Здесь холодно, но нигде так не оценишь горячее вино, горящий огонь и беседу с другом – мы ведь друзья, мой герцог, не правда ли?
– Я надеюсь, – Рене отхлебнул из кубка, – восхитительно. Но для того чтобы сказать: «Да, это так!», дружба должна быть испытана...
– Ну, за этим, я полагаю, дело не станет, на войне такие вещи происходят быстро, – вздохнул клирик, – гораздо быстрее, чем хотелось бы.
Они пили вино молча, но в этой тишине не было неловкости или отчуждения, просто каждый думал о своем. Трещали в камине еловые поленья, а за стенами резиденции Его Высокопреосвященства, под которую Рене, вынужденно перебравшийся в герцогский замок, отдал свой особняк, безумствовал ветер. Казалось, в окно бьется чудовищная птица. Внезапно Рене вздрогнул и чуть не выронил свой кубок; кардинал взглянул на своего гостя с удивлением – тот отличался почти сверхъестественной ловкостью, и подобная неосторожность выглядела несколько необычно. Дальнейшее поведение Рене удивило клирика еще больше. Тот зачем-то отошел в самый дальний угол комнаты и замер, поднеся к лицу украшенную золотым браслетом руку, словно бы к чему-то прислушиваясь, а затем твердыми шагами подошел к окну.
– Мне очень жаль нарушать ваш уют, Ваше Высокопреосвященство, но надо немедленно открыть окно и погасить огонь.
– Можете делать все, что считаете нужным, – хоть необычная просьба и вызывала недоумение, Максимилиан не изменил присущей церковникам невозмутимости. Кардинал сам засыпал огонь в камине песком из стоящего рядом обтянутого тисненой кожей ящика и даже задул свою жаровню, после чего посмотрел на Рене.
– Вынужден вас предупредить, что у нас сейчас будут весьма необычные гости, так что есть смысл закутаться потеплее, – обронил Рене, распахивая тяжелые створки, через которые немедленно ворвалась буря. Даже больше чем буря.
Легкая сверкающая фигура влетела в комнату, более всего она напоминала гигантского лебедя, если б только бывали хищные лебеди. Белоснежная, с гибкой длинной шеей и широкими величественными крыльями снежная птица облетела по кругу комнату, от чего мебель тотчас же покрылась сверкающим инеем, а остатки тепла исчезли, словно бы никто не разводил здесь огня с самого лета, и вылетела вон. Пытаясь унять невольную дрожь, Максимилиан смотрел в разверзшуюся пасть окна, за которой в бешеной майорке[37] неслись снежные хлопья.
Ждать пришлось недолго. Птица вернулась, но не одна. В обледеневшую комнату ворвалось шесть или семь снежных лебедей, которые тащили в клювах странный белый сверток! Птицы небрежно сбросили его на пол у остывшего камина и со звенящим пронзительным кличем растворились в буране.