Не погибших от голода добивали холодом. Бараки зимой не отапливались, пленные спали, согревая друг друга телами, ночью многие умирали, у живых не было сил подняться, они лежали рядом с трупами.
Десятки тысяч пленных после нескольких месяцев работы в шахтах возвращались в лагерь умирать от туберкулёза; их звали страшным словом "доходяги" - эти люди доходили до смерти на своих ногах.
Германия стала каторгой для народов. Восточная Пруссия - одним из самых мрачных застенков. Как нельзя лучше это подтверждает лагерь для военнопленных у Танненберга, расположенный рядом с каменным зданием могилы Гинденбурга. Сюда немцы сгоняли по 50-60-80 тысяч поляков, французов, англичан, русских. Каждая партия пленных, подходя к Танненбергу, считала, что мрачное красно-серое здание и есть тюрьма для военнопленных, но их размещали рядом, в 800 метрах, за колючей проволокой. Люди, согнанные сюда со всей Европы, видели сквозь колючую ограду мрачное кирпичное здание, в котором стоял огромный памятник Гинденбургу, стоял точно каменный сторож концентрационного лагеря: "Восточная Пруссия".
* * *
Вскоре после начала войны с Советским Союзом в имения, хутора и города Восточной Пруссии всё чаще стали прибывать извещения "В России отдал жизнь за фюрера муж, сын, брат". Всё чаще слышали невольницы вопли плачущих немок. Потом пронеслось над миром огненное, страшное для немцев слово "Сталинград".
- И мы поняли, - говорит пленный француз Этьен, - что нас освободят русские. У нас не было радио и карты СССР, но известия о каждом городе, освобождённом русскими, проникали через колючую проволоку в лагерь, и французы, знавшие географию СССР и способные объяснить, где находятся освобождённые города, становились самыми почётными людьми среди пленных. Ноты товарища Молотова об ответственности немцев за содеянные злодеяния, как единогласно показывают пленные, послужили грозным предостережением палачам. Сообщения Чрезвычайной комиссии о зверствах немцев попадали в лагерь через новых пленных, их носили на груди, передавали из уст в уста, переписывали от руки и ночью листки вывешивали на стенах бараков. По тому, как остервенело срывали немцы эти листки, как лютовали в поисках тех, кто их расклеивал, видно было, что палачи не только ненавидят советских людей, но и боятся их.
После Сталинграда, после ноты товарища Молотова в лагере стали давать брюквенный суп и 250 граммов эрзац-хлеба. Начали отапливать бараки, но это был организованный голод и нормированное тепло, при которых у людей едва теплилась жизнь. Много месяцев спустя лагерь обходил неизвестный немецкий генерал-врач. Сопровождавший его лагерный доктор Губерт сказал пленному доктору Пушкарёву: