Тэмуджин пожал плечами. Готовность побратима везде, во всем держать его руку радовала. Однако сейчас казалось, что совсем неважно, чьи люди были в дозоре, ему хотелось понять другое — совершили или нет эти люди проступок? Вот он сказал, оправдывая ребят, что они не знают порядка. Но ведь и сам Тэмуджин этих порядков не знает. А может быть, их вовсе и нет, над всем, над всеми — воля повелителя. Захотел — будет так, не захотел будет иначе. Если его догадка верна — плохо. Никогда не будешь знать, что ты делаешь правильно, в чем ошибаешься.
Нукеры уже разбили походный ханский шатер, развели перед входом большой огонь и зажаривали на нем молодого барашка. Возле огня стояли кэрэитские нойоны и брат Тогорила Джагамбу. Хан снял доспехи, остался в легком шелковом халате. Тэмуджин и Джамуха тоже отстегнули у входа оружие, сели на ковер. Баурчи налил в фарфоровые чаши архи. Хан, воздев руки вверх (широкие рукава халата скатились к локтям), помолился своему богу кресту, потом вместе с Тэмуджином и Джамухой плеснул архи на землю жертва духу этих мест, поднял чашу.
— Ну, Тэмуджин, завтра все решится. Поможет бог — горестям твоим придет конец.
— Я верю, мы разнесем меркитов в прах! — сказал Джамуха. — Они надолго запомнят нас.
Хан выпил вино, поставил чашу на ковер.
— Я тоже верю. Но нет ничего переменчивее счастья воина. — Тогорил вздохнул. — Один день может сделать тебя обладателем огромных богатств, но один же день, если счастье уйдет, лишит всего. Вот почему, дети мои, надо держаться друг за друга. Сегодня силен, удачлив — помоги другу, завтра обездолен — не убивайся, друг поможет тебе.
Этими словами хан как бы уравнивал себя с Джамухой и Тэмуджином.
Горячая волна благодарности колыхнулась в груди Тэмуджина. Кто он и кто хан? Он — покинутый родичами, униженный врагами, а хан — один из самых могущественных повелителей в великой степи… Какое сердце надо иметь, чтобы так вот подать руку нищему, втоптанному в пыль!
— Хан-отец и ты, мой брат Джамуха! Откроет нам счастливый лик свой вечное небо или отвернется от нас, возвратимся домой гордыми победителями или с ущербленными духом и телом, я никогда не забуду того, что вы уже сделали для меня. Стану нужен — кликните меня, и я приеду. Будут воины и нукеры — приведу их. А нет — прибуду один. Не хватит сил прибыть — отдам своего коня. Не будет коня — пришлю саадак и меч. Если поступлю иначе, пусть это вино, которое сейчас выпью, превратится в пламя и спалит мое нутро.
Вина он не любил, но тут выпил чашу до дна.
Потом пили еще и ели сочное мясо барашка. От вина, от тоски по Борте, оттого, что он теперь не одинок, от любви к рябому, некрасивому хану и красивому, с девичьими ресницами над умными глазами и ребячьими ямочками на щеках Джамухе, от гула голосов воинов, которые пришли сюда ради него, и оттого, что где-то среди воинов лучшие друзья Боорчу и Джэлмэ едят не мясо барашка, а сухой хурут, запивая его водой, — от всего этого, а может быть, и не от этого, ему хотелось плакать, но даже и не плакать — из глубины души рвалось что-то такое, чего он не смог высказать словами. Обнял Джамуху, заглянул в лицо: