— Сам Даритай-отчигин.
— Помоги мне сесть. — Опираясь на ее плечо, он приподнялся, стиснул зубы, посидел так, унимая боль, приказал:
— Пошли Хо к Даритай-отчигину.
Пусть он идет сюда.
Даритай-отчигин, увидев Есугея сидящим, зажмурился в счастливой улыбке.
— Уже встаешь, мой любимый брат!
— Уже встаю. Скоро буду крепко держать в руках плеть… Я что тебе говорил, когда уезжал?
— Ты много говорил. Но я все исполнил.
— Об Оэлун я тебе что говорил?
— Чтобы я берег ее, не позволял никому обижать. Все твои золотые слова помню.
— Что еще говорил?
— Еще? Чтобы все у нее было: еда, питье, одежда. Разве не так, дорогая невестушка?
— А если я буду убит, что ты должен был сделать с Оэлун?
— Я должен был отправить ее домой.
— Ты сказал ей это?
— Что я, без головы! — обиженно вскинулся Даритай-отчигин. — Она бы только и думала, чтобы ты умер.
— Рыбу не поймаешь за хвост, тебя не уличишь в криводушии, — устало сказал Есугей. — Но когда-нибудь твоя хитрость обернется против тебя самого. И горько тогда будет, и никто не захочет тебе помочь.
Выпроводив брата, Есугей сказал Оэлун:
— Такой уж он есть, другим его, наверное, не сделаешь… — Задумался, помолчав, заговорил о другом:
— Жизнь наша трудна, полна опасностей.
Людская вражда укоренилась в степях. Чуть зазеваешься — твои стада захватят, твою юрту ограбят, тебя убьют или сделают рабом. Сейчас мы должны быть ближе друг к другу, человек к человеку, род к роду, племя к племени. Только так мы выживем. Но этого очень многие не понимают. Каждый думает лишь о себе. Мы слабеем, а враги усиливаются. Злокозненные татары за наши головы, за нашу кровь получают от Алтан-хана китайского шелковые ткани и железные котлы. А мы не можем как следует посчитаться с ними.
Трудные времена настают, Оэлун. Будь со мною рядом. Забудь свои обиды. Ты мне очень нужна, Оэлун. Без тебя я как меч без рукоятки, как седло без стремян. Ты вернула меня к жизни, в твоей воле сделать меня сильнее.
Оэлун чувствовала, что все его слова — от сердца. Да, он нуждается в ней, она ему нужна… Видно, небо предопределило ее путь, и надо ли противиться предопределению?
Есугей поправлялся быстро. Едва начав ходить, он потребовал лошадь.
Оэлун поехала с ним. Лошади шли шагом. Ослепительно сверкали заснеженные сопки, в морозной тишине звонко бренчали удила, из лошадиных ноздрей струился горячий пар и серебристой изморозью ложился на гривы. Оэлун тронула поводья, лошадь перешла на рысь, потом понеслась галопом. Холодный ветер обжег щеки, выжал из глаз слезы, но Оэлун все подстегивала лошадь и мчалась по всхолмленной сверкающей равнине. Стремительный бег скакуна рождал ощущение воли, и сердце сжималось от пронзительной радости.