— Наш хан Тогорил!
И все подхватили этот крик:
— Наш хан Тогорил! Наш хан Тогорил!
Тогорил поднял руку.
— Есть кто-нибудь, кто хочет видеть ханом другого?
Молчание. Тогорил прошел к возвышению, но не сел, поклонился нойонам.
— Я покорен вашей воле. Отныне и до тех пор, пока жив, я ваш повелитель. Как я уважаю вашу волю, так каждый из вас должен отныне уважать мою. Перед властью хана все равны — последний харачу и самый родовитый старейшина. И каждому я обещаю воздавать на основе разума и справедливости. Верный и храбрый будет отмечен милостью, преступник — кто бы он ни был! — наказан. — Тогорил остановил свой взгляд на братьях и замолчал.
И все нойоны вслед за ним уставились на Тай-Тумэра и Буха-Тумэра.
Братья обеспокоенно переступали с ноги на ногу. Тогорил сделал знак нукерам. В юрту втолкнули истерзанного баурчи.
— Говори! — приказал ему Тогорил.
Сбиваясь, косноязыча от страха, баурчи повторил свое признание.
Тогорил смотрел на братьев, не выпускал из поля зрения и Тайр-Усуна. Когда баурчи упомянул меркитов, пальцы нойона беспокойно запрыгали на тугом поясе, но худощавое лицо осталось неподвижным. Тай-Тумэр и Буха-Тумэр при первых же словах баурчи повалились на колени, ткнулись лбами в войлочный пол, стали просить прощения. Он видел их затылки с глубокой ложбинкой, ребячески светлую кожу шеи. Жалость резанула сердце, он сделал шаг к ним и остановился. Снова вспомнилась ледяная щека жены. Рябинки на его лице потемнели, стали почти черными.
— Этому, — он показал рукой на баурчи, — отрубите голову. Этим переломите хребет.
Нукеры в то же мгновение подхватили всех троих и выволокли из юрты.
Наступила пронзительная тишина. За юртой шелестел утихающий ветер, похлопывал концом стяжной веревки по войлочной стене. Нойоны прятали испуганные глаза. Многое они видели, но чтобы вот так расправиться с родными братьями — такого никто из них не помнил. Уж если их не пощадил, то чего могут ждать другие?
Из норы высунул плоскую голову тарбаган. Пошевелил жесткими усами принюхался, поднял короткие круглые уши, вслушиваясь в знакомые звуки.
Высоко над головой пел жаворонок, в траве посвистывал суслик. Тарбаган осторожно поднялся на крутую сурчину, отряхнул пыль с желтовато-бурой своей шубки. Пригревало солнце, ласково-теплой была земля, зеленела молодая трава, покачивались головки отцветающих подснежников.
Тарбаган растянулся на земле. От долгой зимней спячки его старое тело было все еще вялым, и он сразу же задремал, пригретый солнцем. Он спал, блаженно посапывая, но его чуткие уши все время шевелились, улавливая звуки. Вдруг они замерли. Тарбаган приподнял голову. Мимо шагом проезжали три всадника. Тарбаган благоразумно попятился ближе к норе, но ему так не хотелось лезть в промозглую темень! И он остался, прильнул к сурчине цвет меха делал его почти незаметным на рыжем песке.