На лестничной площадке Синяков наткнулся на адвоката. Тот, покуривая, о чем-то дружески болтал с красноглазым прокурором. С Синяковым он заговорил без тени смущения:
— Неправильно вел себя ваш сынок. На суде каяться надо, а не права качать.
— В чем каяться? — Синяков пошел прямо на него. — Ни один свидетель не подтвердил факта драки. Разве на этом нельзя было строить защиту? Как же тогда… — он запнулся, припоминая мудреное словечко, слышанное им еще в студенческие времена, — как же тогда презумпция невиновности?
— Вы не путайте гражданский суд и военный, — ответил адвокат с прежней дружелюбной улыбочкой. —Тут свои законы, хоть и неписаные.
Синяков хотел было в сердцах обложить его матом, да застеснялся окружающих, среди которых было немало женщин. Адвокат же расценил молчание Синякова по-своему.
— Вы, наверное, деньги принесли? — поинтересовался он с самым невинным видом.
— Какие еще деньги? — огрызнулся Синяков.
— Мой гонорар.
— За что?
— За юридические услуги.
— Не дорого ли будет? Вы пять минут говорили, и все впустую! Какая мне польза от ваших услуг?
— Мне ведь еще кассационную жалобу предстоит писать, не забывайте.
— Толку от этих жалоб… На, подавись! — Синяков сунул ему заранее приготовленные деньги.
— Не надо так расстраиваться, — сказал прокурор примирительным тоном. — Подумаешь, срок — три года! На одной ноге можно отстоять! Будет себя примерно вести, оформим условно-досрочное освобождение.
Уже почти не контролируя себя, Синяков гневно глянул на красноглазого. Конечно, это не был взор из преисподней, так напугавший прошлой ночью милиционеров, но какие-то отблески нижнего мира в нем, по-видимому, сохранились, иначе почему бы прокурор резко отшатнулся назад и чуть не подавился недокуренной сигаретой…
Опомнился Синяков на скамеечке в том самом скверике, где в сумерках заступали на трудовую вахту жрицы любви, а сейчас праздные мамаши выгуливали своих отпрысков.
Нестерпимо хотелось напиться, но это было бы подлостью по отношению к Димке. Стыдно ублажать себя винцом, когда сын мечтает о сигаретном окурке.
К Синякову приблизилась худая желтоглазая кошка. Ее шерсть, когда-то белая, теперь имела цвет ваты, снятой с гнойной раны. Взгляд у кошки был не просящий, а скорее взыскующий, как у красноармейца на знаменитом плакате «А ты записался в добровольцы?». Все движения ее были предельно осторожны, да и села кошка так, чтобы ее нельзя было достать ударом ноги.
Куски вчерашней закуски еще оставались в карманах Синякова, и он бросил кошке огрызок колбасы. Самому ему сейчас в горло и копченая лососина не полезла бы.