— Разве? Мне всегда казалось, что во мне больше от мамы.
Старик посмотрел на него пристальней, внимательней, покачал головой:
— Все стоящее в людях проявляют годы. Все пустое и бездарное — тоже.
Олег поморщился — такой неуместной показалось ему это сомнительное стариковское философствование здесь, среди мечущейся толпы.
— Вы теперь спешите... — уловил его настроение собеседник, подал простенькую визитку. — Заходите как-нибудь. На чаек. — Старик попрощался легким поклоном с естественным достоинством.
— Непременно, — рассеянно кивнул в ответ Гринев, вежливо улыбнувшись, спрятал визитку и поспешил втиснуться в подошедший поезд.
Уже в коридоре офиса Олег понял: в конторе скандал. Худая молодящаяся дама, одетая столь же дорого, сколь и безвкусно, в какое-то неописуемое желтое платье, орала на сотрудников и методично сбрасывала со столов на пол все, что только возможно: скрепки, бумаги, скоросшиватели, карандаши в стаканчиках, продолжая при этом истерично вопить на высокой ноте.
Навстречу Гриневу выскочил долговязый худой очкарик; лицо его было покрыто красными пятнами.
— В чем дело, Том? — спокойно спросил Олег.
— Клиентка... — беспомощно пожал плечами Том. — Жена Льва Гоношихина.
— Чего она хочет?
— Да дура она!
— Это я заметил. — Гринев был собран и сосредоточен. — Чего она хочет?
— Она хочет денег. Вложила двести тысяч, да, видно, с муженьком не посоветовалась. Тот ей и вставил... Теперь тетя орет, как резаный поросенок.
— Если б вставил — не орала бы. Хреновый ты психолог. На сколько у нее договор?
— На полгода. А прошло два месяца. Она хочет возврат с процентами. И лексикон у нее... — Том поморщился. — «Вышли мы все из народа...»
— Кто принимал у нее деньги?
Том понуро и покаянно опустил голову:
— Я. Она уже третий раз такое устраивает... И никого нет. Ты — пропал, Чернов — вообще в поднебесье где-то...
Дама заметила Гринева, мгновенно распознала в нем начальника, ринулась к нему через двери:
— Если вы принимаете меня за лохатую дуру, так у вас не пройдет! Ишь, пристроились жировать! И если вы сейчас же... — Накат ее словно наткнулся на стену: Гринев был холоден, почти безучастен и очень хорош собой. Он улыбался одними губами, и оттого лицо его казалось хищным; спросил спокойно-участливо:
— Чем я могу помочь?
— Вы понимаете, я хочу... Мне... А тут у вас... — Дыхание у нее перехватило, она затараторила, двигаясь всем телом вычурно и неестественно, присела на стол так, что и без того короткое платье сделалось еще короче... Что и говорить, ноги у нее были безукоризненные.
— Да вы просто тайфун... — В голосе Гринева появилась бархатистость, а глаза остались ледяными.