Ночной рассказ продолжал тревожить его. Степан пожалел, что хозяева раньше, чем он проснулся, ушли из дому. Хотелось узнать: что же сделает монастырский Афонька с Павлухой и Любой? Если бы можно им было чем-то помочь! Как поможешь? Опять кулаками на правду весь свет наставлять? Не наставишь!
«И к лучшему, что ушли! Всей на свете беды людской не избыть, и вступаться за всех — кулаков не хватит! „Свое дело ведай, в чужое не лезь“, — как сказал-то Алмаз Иваныч!» — подумал Стенька.
Лес был не так велик. Недолго пройдя, богомольцы увидели снова широкий просвет между сосен. Подходя к поляне, они услышали женский плач и какие-то крики.
На открывшейся поляне старуха и молодица, впряженные вместо лошадей, тащили соху, взрывая пашню по пару. За ними широкоплечий Павлуха налегал на рассошки, а длинноносый монах в суконном подряснике, шагая вослед, размахивал плетью над головою Павлухи.
Зять на теще капусту возил… —
с озорством пропел купец-муравейник, глядя из-за кустов.
Стенька смотрел на все помутневшими глазами. Тупая покорность Павлухи поразила его. «Да как же он терпит такой языческий глум?! А ну-ка, попробуй кто матку мою запрягчи!..»
Сердце Стеньки при этой мысли заколотилось так, будто в самом деле увидел он запряженной родную мать…
Вдруг Павлуха остановился и решительно выдернул из земли лемеха.
— Баста! — выкрикнул он. — Бей, режь и хоть насмерть секи, сатана, я боле не дам тебе измываться!
— Не дашь?! — злобно взвизгнул Афонька, подскочил и с размаху хлестнул его плетью по шее…
Не помня себя, Стенька кинулся к ним.
— Не трожь, окаянный! — накинулся он на Афоньку.
Монах попятился.
— Ты кто таков? — спросил он, опустив свою плеть.
Степан увидел вблизи красный нос, прыщавые щеки и узкие молочно-голубые глаза, которые воровато прикрылись белесыми ресницами. Непривычный к смелому голосу и решительной речи, Афонька тотчас же оробел перед казаком. Но, заметив в кустах других богомольцев, он опять осмелел.
— Паш-шо-ол! — заорал он и снова ударил Павлуху плетью.
Стенька шагнул вперед, выхватил из-за пояса дорожный топорок и одним ударом перерубил у сохи обжу.[8]
Широкие ноздри его шевельнулись, и к смуглым, рябоватым щекам хлынула кровь…
— Ступайте домой! — сказал он всей тройке.
— Чего ты творишь?! — зарычал на Стеньку мучитель.
Обе женщины сжались, не смея ступить…
— Вот так казак! — восторженно выкрикнул рыжий Агапка.
Афонька со злостью поднял над головою плеть, шагнул на Степана, но не посмел ударить его и отвел свою злобу, хлестнув по глазам Павлухи.
Мать и Люба в один голос вскрикнули, словно плеть обожгла их лица. Обе ринулись к Павлу, который зажал руками глаза, покачнулся и навзничь упал, ударившись о рогаль сохи…