Старец глядел на Степана веселыми, молодыми глазами, словно над ним смеялся:
— Что ж, индейская птица, поедим да поедем. Робкому смелости не вобьешь. Повезу.
— Отколе ты взял, что я робок? — вспыхнул Степан.
— Мира страшишься, людей страшишься — кто же ты еси? Боязливец, реченный трус… Страха ради в монахи с таких-то лет!..
— Нравом горяч я, — оправдываясь, пояснил Степан.
— Горяч — не беда, — возразил старик, — и холоден — не беда. Сказано во откровении Иоанна: «Поелику ты ни холоден, ни горяч, но обуморен еси, изблевати тя от уст моих имам!» Афонька твой сам сколько душ загубил нипочем!..
Но Степан был встревожен ночным сновидением и рассказал о нем старику.
Старый рыбак слушал его тепло и с сочувствием. Он поставил перед Степаном миску с едой.
— Ешь покуда, — сказал он, — а там и рассудим после. Силой тебя держать не стану. Захочешь — не то в монастырь, хоть в пекло ступай…
Молча Степан принялся за еду.
— Послушь, молодец казак, — снова заговорил старик. — Шли два друга с рогатинами в лесу. Видят — зверь человека дерет. Пал один на колени, учал молиться: «Господи, помоги человеку, пошли ему чудо — пусть зверь почует, кую неправду творит!» А товарищ его не молился — схватил рогатину да всадил зверю в брюхо. Кто прав? — Старик засмеялся. — Так-то, Стенька! А ты: в монастырь, молиться!
— Куды ж ты велишь? — растерялся Степан.
— На плечах не кочан, смекай! — заключил старик. — А сонным видениям веру дают легковеры. Не батька к тебе приходил. Кто помер, тот больше не ходит. Сам ты себя терзал.
В напряженной задумчивости Степан сдвинул брови, и оттого шрам у него на лбу, оставшийся после драки за Сережку Кривого, стал еще глубже.
«Сережка вон тоже сгубил человека, не в монастырь ушел небось — в казаки!» — говорил про себя Стенька.
Старик молча наблюдал напряженное раздумье казака.
— Ну что же, — сказал рыбак, — иди погуляй по бережку, с миром простись. Вишь, море в ночи разыгралось. Маленько волна упадет, и я тебя в монастырь отвезу.
Стенька, охваченный смятением и сомнениями, вышел из избы рыбака. Ему безотчетно хотелось остаться теперь одному. Старик мешал ему думать…
«…хоть правду старый сказал, что молитвой в беде не поможешь, коль зверь человека дерет… Да что же, Афонька — не лютый ли зверь, пуще волка!.. И зверя убить али грех?! Да есть ли в таком и душа?!» — продолжал размышлять Степан.
Море шумело и пенилось. Волны невиданными водяными горами катились из неоглядной дали, шли на Степана и вдруг, разбившись о берег у самых его ног, шурша по песку, убегали назад, как белые змеи. Влажный холодный ветер летел над морем, срывал с гребней брызги и бросал их в лицо Стеньки. С каждой минутой ему дышалось свободней и легче, словно тяжелый камень сползал с плеча и будто Степан с убегающею волною сам уплывал в этот морской простор, который лежал впереди вольней, чем донская степь… И вся эта ширь — море и небо — вливалось в сердце Степана, и сердце стало само просторным, как море…