В сенях темно и приходится двигаться ощупью. Вот она, кадка с водой, и за ней обитая войлоком дверь. Он только дернул и не успел постучать, как изнутри раздался придавленный знакомый голос: «Кто там?»
— Это я… Альтовский…
— А, это вы, — удивился Балмашев, открывая дверь. — Входите… Входите… Как это вы меня разыскали?
— Я ведь заезжал тогда за вами с Карлом Думлером, когда мы ездили в Покровск. Помните?
— Как же, помню, помню.
— Я вам не помешал? Я на минутку, по делу.
— Ничего… Видите, какой я ерундой занят. -И Балмашев показал на разостланную на столе газету с кучками табака и пачками гильз. — Какое же такое у вас дело ко мне?
Коля, немного бравируя, рассказал о своем разговоре с директором:
— Что ж, пусть исключат хоть совсем… Велика важность… Буду готовиться экстерном.
— Так… Так, — одобрил Балмашев, но по его упорному взгляду, устремленному куда-то поверх керосиновой лампы в черное окно, закрытое вместо занавески газетой, Коля замечает, что он плохо слушает и думает о чем-то своем.
Худые длинные пальцы его машинально втирают табак в белую пачку гильз.
— Кажется, кто-то постучался? — встрепенулся Балмашев.
— Нет, это ставня снаружи хлопнула…
— Сорвалась с петли. Все забываю прибить. А впрочем, теперь уже черт с ней.
Какая у него каморка, совсем как одиночка, решил почему-то Коля, хотя ему никогда еще не приходилось видеть одиночек. Не больше трех хороших шагов, стены голые, только одна черная шинель на гвозде торчит часовым у двери, и меблировка — стул, две табуретки да железная низкая койка.
— Итак, вы, значит, уезжаете в деревню? Что ж, это неплохо. Захватите литературу для крестьян…
Балмашев встал и свободно (он, видимо, привык к такой тесноте) прошелся по косым половицам. Длинная тень его явно не укладывалась в тесный деревянный ящик и рвалась наружу.
В эту минуту в дверь действительно постучали, и Балмашев впустил какого-то бородатого в ушастом малахае. Сняв запотевшие с мороза очки, пришедший беспомощно щурился близорукими глазками на красноватый керосиновый свет.
— Куда же вы? — остановил Балмашев собравшегося уходить Колю. — Оставайтесь. Чай будем пить.
— Нет, я пойду. Мне нужно. Я к вам зайду по приезде, если разрешите.
— Прощайте! — ласково вместо приглашения улыбнулся Балмашев и крепко пожал Колину руку.
— Прощайте! — повторил он еще раз, приоткрыв дверь, чтобы осветить темные сени, — Не упадите — там творило открыто…
— Ничего… Ничего… Я вижу…
«Почему я не остался? Сорвался как с цепи, — с досадой подумал Коля уже на улице. — Ведь он сам оставлял меня. Значит, не помешал бы им…»