— Конечно подпишу, Дик, так как тебе наверняка было бы очень неприятно увольнять лучшего друга, даже такого дьявола во плоти, как я. — Голос Гарри звучал глухо с большой долей горечи и сарказма. — Давай сюда эту бумажку! Чёрт, в каком веке живём, а закорючка, проведённая человеческой рукой на листе бумаги, до сих пор решает людские судьбы. Архаизм, а вот верят в него, в общем-то, теперь я тебя понимаю…
— Спасибо, Гарри, мне действительно было бы трудно это сделать. Кстати, ты ведь больше никому не говорил о своих планах относительно «Волт-Тек»? Ну и хорошо, что не говорил, давай, уничтожим этот диск, чтобы никто больше не смог натворить глупостей, а то в этом мире действительно полно фанатиков, якобы защищающих прогресс.
Два человека молча сидели за столом рядом с тремя пустыми бутылками и молча смотрели, как на шершавой и абсолютно чёрной поверхности покрывается пузырями и сворачивается маленькая пластинка. По иронии судьбы, или повинуясь незаметному приказу хозяина, свет, струящийся со стен и потолка комнаты, переменился и теперь был сумрачно красным, и настолько ярким, насколько позволяла мрачность этого мгновения. И в этом ровном красноватом свете виднелись два совершенно разных силуэта двух очень различных и таких похожих людей. Наконец, один из них встал и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился к выходу. Когда он уже взялся за ручку, другой окликнул его.
— Знаешь, Гарри, я не могу просто жить в своё удовольствие, проматывая заработанные деньги, да и ты, я знаю, так не сможешь. Моей мечтой детства было стать владельцем казино где-нибудь на Лонг-бич у самого берега моря. Если хочешь, мы могли бы войти с тобой в долю, и работать дальше вместе, как старые друзья. Как тебе моё предложение?
— Я подумаю, Рич… Я подумаю. — Рассеяно ответил тот, чтобы хоть что-нибудь сказать, потом распахнул дверь и выскочил из комнаты.
Яркое весеннее солнце, словно бритвой, резануло по глазам, заставив его поморщиться и надеть тёмные очки. На дворе был день, время только что перевалило за полдень, хотя ему показалось, что прошла уже вечность и тьма и холод ядерной зимы должны были быть единственными его встречающими. За какие-то несколько часов он был свидетелем падения империи, которое намечалось давно, но всё равно оказалось неожиданным. Из генерального директора крупнейшего в мире концерна по производству электроники он превратился в ничто, в богатого старика, у которого впереди лишь должность управляющего казино сомнительной заманчивости. Но самым обидным было то, что все его слова, вся стройная система доказательств собственной значительности, попросту вошли в этого человека, которого он считал своим другом, и не вызвали совершенно никакой реакции. Тот всё равно сделал так, как посчитал нужным с самого начала, и несколько часов играл с ним, прекрасно зная, чем закончится разговор. Впрочем, он не винил своего босса, так как считал непреклонность самой лучшей чертой характера, он и сам гордился собственной неподатливостью, радуясь, когда его сравнивали с тонким стальным лезвием, которое можно гнуть, но оно всегда возвращается в первоначальное положение, чуть только напряжение ослабится. Именно такую политику стального лезвия, которое может долго находиться согнутым, но в любой момент способно распрямиться и нанести удар, он пытался проводить. Что же, его боссу такая политика оказалось чуждой, об этом можно было судить даже по его внешнему виду. Он скорее был желеобразным моллюском, очень тяжёлым моллюском, сдвинуть которого с места практически невозможно. Какие бы удары ему ни наносились, он их просто поглощал, просто игнорировал, а стальное лезвие против моллюсков, как известно, самое слабое оружие. Он будет ловить режущие и колющие удары, но уйдёт только тогда, когда сам того захочет. А лезвию можно лишь сломаться или разбиться, но ни на шаг не приблизиться к намеченной цели. Да, сломаться или разбиться. СЛОМАТЬСЯ! Или РАЗБИТЬСЯ…