– Эй, – тихо окликнул он.
Человек оглянулся и выхватил из кармана гранату:
– Не подходи!
– Чего шумишь? – сказал Номоконов. – Оружие, парень, убери, меня не пугай. Давно мог завалить тебя.
Не снимая с плеча винтовки, солдат подошел к человеку с гранатой в руке:
– Здравствуй!
– Кто таков? – строго спросил незнакомец, не отвечая на приветствие.
– Номоконов.
– Узбек, татарин?
– Тунгусом из рода хамнеганов называюсь, – присел солдат на валежину. – Стало быть, сибирский.
– Из какой части?
– А вот бумага, гляди, – показал Номоконов документ. – Я в больнице костыли делал, с докторами и отступал. Бросили меня в лесу люди, немцу пошли кланяться. Один остался.
– Что делаешь здесь?
– Вчера подошел сюда, ночевал. Так понял, что надо все кругом поглядеть. Ночью многих останавливал, а вот не признали меня, не послушались, ушли. Стрельба случалась. Такие, как ты, пропали, поди?
– Почему?
– Речка здесь, глубоко. Напролом не пройдешь.
– У вас хлеб есть? – спросил человек и устало присел рядом. –Я – свой, старший политрук Ермаков… Три дня ничего не ел.
– Вот видишь, политрук, – встал Номоконов. – Совсем слабый, а грозишь. Тихо надо здесь, зверье кругом. Мясо есть у меня, спички, табак.
– Костра не разводите, – сказал Ермаков.
– Не пугайся. Лежи, отдыхай, – показал Номоконов на брусничник. – Жарить в стороне буду, а потом сюда явлюсь. Дождешься?
Подумал Ермаков, рукавом гимнастерки вытер вспотевшее лицо, пристально посмотрел в спокойные глаза незнакомца, еще раз окинул недоверчивым взглядом пожилого солдата со звериной шкуркой и берестяными коробками на ремне:
– Идите.
Часа через два Номоконов, с кусками жареного мяса в берестяной коробке, подошел к брусничнику и покачал головой. Широко раскинув руки и ноги, строгий командир спал. На траве валялась откатившаяся граната со вставленным запалом. До вечера сидел Номоконов рядом со спавшим – чутко прислушивался, не шевелился, не кашлял, а потом разбудил его:
– Теперь вставай, политрук. Чего-то шумят немцы, стреляют. Али отдохнули – снова поднялись, али наши потревожили.
Наскоро ели несоленое мясо, тихо разговаривали.
– В армии служили раньше, воевали? – спросил Ермаков.
– Нет, не пришлось. Тогда, в двадцатых годах, не нашли меня в тайге. Белые не видели, и наши не взяли. Все время кочевал. Не от войны убегал – жизнь заставляла. А когда вышел из тайги на поселение, уже ненужным оказался армии, пожилым.
– Вы охотились в тайге?
– Охотился. Все время зверя бил.
– А на фронте? Костыли взялись делать… – покачал головой Ермаков.
– Сам не просился, – махнул рукой солдат. – Сперва голову лечили доктора, вот здесь… А потом заставили. Все время велят, никто не слушает. Винтовку не давали… Вот сюда, в книжку глядят командиры, в бумагу. Плотником я перед войной сделался, недавно. Вот и пишут теперь.