Он отшвырнул железку в сторону, несмотря на то что Шкет дергался и хныкал:
— Я его все равно подпишу. Он у меня еще…
— Заткнись, придурок. Ты что, не видишь, он же… ломом опоясанный.
Кисель расстегнул у себя рубашку, оторвал кусок ткани и сложил тряпку наподобие салфетки.
— Дай сюда рыло.
Шкет неохотно подчинился. Кисель приложил тряпку к его кровоточащему опухшему носу, пару раз промокнул кровь, потом сказал:
— Держи сам.
— Долго держать?
— Долго, пока не скажу.
— Может, сначала в воде помочить?
— Ты еще скажи — поссать, — обозлился Кисель. — Держи, пока не скажу, что можно снять.
— Можешь сразу холодной водой намочить, — сказал Константин. — Опухоль быстрей сойдет.
Обитатели камеры посмотрели на Панфилова с таким видом, как будто перед ними был Иисус Христос. Даже Сирота поднял голову, чтобы бросить на ломом опоясанного полный муки и ненависти взгляд.
Люська раскрыл рот, попытавшись что-то сказать. Но, глянув на Карзубого, мгновенно передумал.
Кисель оторвал еще один кусок ткани от рубашки, подошел к крану в углу возле параши, намочил тряпку водой и вернулся к Шкету.
— На, приложи, — сказал он.
Шкет поменял тряпицу. Кровь из переносицы течь почти перестала. Физиономия была покрыта подсохшими красновато-бурыми пятнами.
В коридоре за металлической дверью послышались шаги. Люська тут же засуетился.
— Я знаю, это подавала идет! — обрадованно воскликнул он.
Подавалой на тюремном жаргоне называется доктор.
— Он поможет, я не зря стучал. Послышался звук поворачиваемого в замке ключа, распахнулась дверь. На пороге стояли два конвоира.
— Панфилов, на выход.
А вот этого никто, в том числе и Константин, не ждал. Дело-то шло к вечеру.
— В чем дело? — спросил он, опуская ноги на пол.
— На допрос, к следователю, — рявкнул вертухай.
— Какой допрос? Поздно уже.
— Молчать! Руки за спину, на выход! Надев куртку, Константин привычно сложил руки за спиной и вышел из камеры. Допрос так допрос, выбирать не приходится. После того как дверь за спиной захлопнулась, камера наполнилась разговорами.
— У, сука, — прошипел Шкет, — я ему этого не прощу. На блатного руку поднял.
— Сиди ты, — мрачно протянул Кисель, — это же псих, он тебе враз шею сломает.
— Ни хрена, — горячился Шкет, — ночью глотку ему порву, падле.
— Тут по-другому надо.
— Как это — по-другому?
— А так. Смотрящему надо маляву передать.
— Кому? Толику Рваному?
— Ага.
— Ну ты сказанул, — тяжело подняв голову, вступил в разговор Сирота. — Толик Рваный психов не трогает.
— А ты почем знаешь? — недоверчиво спросил Кисель.
— Знаю, — огрызнулся Сирота. — Вон у Карзубого спроси.