Джошуа опять расплакался, испугавшись ее криков.
— Папа! Папа! Меня изнасиловали, я вымылась, но чувствую себя такой грязной, и — папочка, за что? За что они меня так, эти скоты! — Она яростно отшвырнула полотенце, кубики льда разлетелись по битому стеклу. — За что? За что? Что им было надо? Хоуи, что им было надо?
Уэнди, крепко прижав к себе плачущего ребенка, зашлась от слез. Потом направилась с Джошуа в спальню, но внезапно замерла на пороге. У нее перехватило горло, во взгляде читалась брезгливая ненависть.
— Я не войду туда, — закричала она, — я никогда больше туда не войду!
Она бросилась в ванную и захлопнула дверь. Из гостиной было слышно, что она плачет.
Голд пристально изучал Хоуи, который все так же лежал поперек дивана, закрыв лицо руками.
Голд с такой силой вцепился с край стола, что у него побелели костяшки пальцев.
— Хоуи, что им было нужно? — тихо начал он.
Хоуи молчал.
— За чем они приходили?
Хоуи медленно приподнял голову, встретившись с Голдом взглядом. Глаза его были подернуты, какой-то тусклой пеленой. Он тоже плакал.
— Боже мой, Джек, — прохрипел он, — Боже мой...
— А ну заткнись, — рубанул он. — За-мол-чи!
Голд вскочил и почти выбежал на улицу. Он стоял на пустынной дорожке, вглядываясь в ночное небо. Ярость клокотала в нем, как в хорошем котле, растекалась по жилам, как героин.
Ему вспоминалась наркотическая эйфория Анжелики за утренним кофе.
Он думал об Уилли Дэвисе, полицейском, с которым когда-то был знаком. Тихий наркоман, пробавлявшийся героином. Во что он превратился, Голду было слишком хорошо известно. Он думал о том, как сам всю жизнь боялся прикоснуться к героину, ибо знал, что героин способен лишить его главного — ярости. А это означало конец ему, Голду.
Он снова глянул вверх. Луна висела совсем близко. Казалось, до нее можно дотронуться или, по меньшей мере, поразить из спецполицейского револьвера 38-го калибра.
Голд присел на обочину и провел рукой по глянцевитой ухоженной траве.
Человек средних лет, в шлепанцах и купальном халате, выключил поливальный фонтанчик на соседнем газоне. Помедлив, он направился к Голду.
— Послушайте, что здесь происходит? И что означают все эти рыдания, вопли, грохот, шум? Я уже хотел вызывать полицию.
— Я полицейский, — тихо проговорил Голд. — Идите отсюда.
Человек хотел еще что-то добавить, но выражение лица Голда заставило его ретироваться. Он отправился восвояси, бормоча под нос: «Это не Уаттс. И не Комптон».
Голд сорвал несколько травинок, растер их между ладонями. Попробовал стебельки на вкус. Они горчили. Горькие травы. Голд вспомнил драку на борту корабля, когда он служил во флоте. Тридцать лет назад. Какой-то дурень с Миссисипи обозвал его «жидом пархатым», и они сцепились в одном из цейхгаузов. Кроме них, там никого не было. Они долго молотили друг друга, сопя и обливаясь потом, покуда Голд не въехал парню локтем в дыхательное горло; тот, хрипя, рухнул на пол. Голд его, почти бездыханного, продолжал добивать обломком ящика. Парню пришел бы конец, если бы в цейхгауз не занесло кого-то из команды. Голда оттаскивали вчетвером; он угодил на «губу», а потом и вовсе был списан с флота.