— Грешникам в аду тоже хочется холодной водички. Но это вовсе не означает, что им дадут напиться.
— Тогда доложите мне, как продвигается расследование.
— Если я и буду что докладывать — а я и не подумаю — о результатах следствия, каковых просто нет, то сделаю это через официальные каналы полицейского управления.
Оренцстайн закипал.
— Так что, черт возьми, я должен говорить прессе?
Голд улыбнулся.
— Сэр, это ваше личное дело.
Замора хмыкнул.
— Нет, вы только посмотрите, — брызгая слюней, распалялся Оренцстайн, — народ хочет знать, чем занимается полиция, чтобы положить конец убийствам!
Голд улыбнулся еще ласковее.
— Народу вы можете сказать, что в течение дня мы будем допрашивать подозреваемых.
Оренцстайн, помедлив, спросил:
— Это правда?
— Истинная.
— Вы что, хотите сказать, что нет даже примет убийцы?
— Разве что удастся разговорить эту собачку. — Вздохнул Голд, положив на стол одну из фотографий. — Она пока единственный свидетель. Все остальные видели его только со спины, с довольно далекого расстояния. Он, как призрак, растворяется в ночи. Фактически мы даже не знаем, один ли это человек. Их может быть сотня. Хотя мне кажется, что убийца действует в одиночку.
Оренцстайн замотал головой.
— Быть того не может!
Голд улыбнулся в третий раз.
— Сэр, а шли бы вы куда подальше.
Оренцстайн стоял в растерянности. Он украдкой поглядел на помощников и сел, почти вплотную придвинувшись к Голду.
— Лейтенант, зачем разговаривать в таком тоне? Мы могли бы вместе заниматься этим вопросом. Ведь у нас одна и та же цель!
— Не уверен. Чего, например, хотите вы?
— Естественно, чтобы убийца был задержан.
— Любопытно. А я-то думал, что вы хотите стать мэром.
Оренцстайн, казалось, не заметил колкости.
— Джек, можно я буду называть вас Джеком?
— Вы это только что сделали.
— Джек, многие считают, что Гунц чересчур затягивает дело.
Голд хотел возразить, но Оренцстайн продолжал:
— Отношения Гунца с национальными меньшинствами складываются не лучшим образом. Он унижал испано-говорящих полицейских, его репутация среди черных — чудовищная; он отталкивает женщин сальными шуточками, он примитивный расист, с ним все понятно. И за это расследование он взялся без особого рвения. А почему? Жертвами все время оказываются евреи, а Гунц — антисемит, ясно как дважды два. — Оренцстайн для пущей важности выпрямился. — Ко всему этому делу до последнего момента не относились достаточно серьезно, покуда на улицах не появились трупы евреев, а международная печать не вынесла его на первые полосы. И мы оба знаем, что было множество предупреждений. А сколько человек задействовал Гунц? Двадцать? Всего-то?! Но это же возмутительно! Это преступно! — Оренцстайн опять наклонился к Голду: — Джек, Гунца необходимо выставить в истинном свете! Такой человек — и шеф полиции здесь, в Лос-Анджелесе, где столько евреев! Это просто безнравственно! Я очень рассчитываю, что ты поможешь мне выдворить его с этого поста. Так будет лучше для всех. — Он склонился еще ниже. — Мы должны это сделать во имя нашего народа! Голд долго медлил с ответом. Он аккуратно сложил фотографии, смел со стола крошки и сахарную пудру, выбросил стаканчик из-под кофе. Потом раскрыл руку и начал поочередно загибать пальцы.