Это решило дело.
— Я думаю, нам не стоит игнорировать возможность профессионального убийства, Джек, но мы займемся этим сами. Вне рамок основного расследования.
— Полностью поддерживаю тебя, капитан.
— Я высоко ценю твою поддержку, Джек.
— Прибережем это для себя.
— Верно.
Прибежал взволнованный детектив из особого отряда.
— Капитан, журналисты прорвались через черный ход. Мы их задержали, но они требуют сообщить, что происходит.
Это Мэдисон мог сделать не хуже всякого другого. Он самодовольно улыбнулся.
— Я разберусь с ними, Джек, если у тебя нет охоты.
— Нет, благодарю. Уступаю эту честь тебе. Сделай публичное заявление.
Мэдисон светился от удовольствия.
— Хорошо, — обратился он к копу, — пошли. Поговорим с прессой, надо же им сообщить что-то в воскресных известиях.
И Долли удалился деловым шагом, таща на буксире детектива.
Голд жевал сигару и наблюдал, как рабочие прицепляли «роллс» к тягачу. Мешали низкие потолки, и страшные проклятия оглашали опустевшее помещение.
С дальнего ската послышался рев мотора, и на стоянку ворвался красный спортивный автомобиль с откидывающимся верхом. Замора со скрипом затормозил в нескольких шагах от Голда.
— Эй, что стряслось?! — спросил Шон. Волосы у него были мокрые, а рубашка расстегнута.
— Поздравляю, еще одна жертва. — Голд улыбнулся, взглянул на влажные волосы Заморы. — Опять какое-нибудь мыльное предприятие?
— Я просто не мог проснуться. В конце концов, мать вылила на меня чашку холодной воды.
— Ирландские штучки. Вы, христиане, детей своих продадите за бутылку виски.
— Ну уж.
Голд продолжал шутить.
— Черт возьми! Я хочу позавтракать с Робертом Редфордом в его маленьком сексуальном авто. И пусть он угощает.
Замора подал машину назад, развернулся.
— Кстати, — спросил Голд, — вы довели до конца то предприятие?
— "Великолепное душистое мыло"? — Замора дал газ. — Нет, вмешался один немытый еврей.
Они умчались, резина мягко прошуршала по полу.
По-воскресному гудел бульвар Креншо. Кларк Джонсон выпрямился, подтянулся и негромко, но решительно постучал по дверному косяку. Дверь была открыта, но завешена сеткой от насекомых. Через сетку доносились обрывки разговоров о тяжкой утрате, приглушенный смех и странное шарканье вилок по бумажным тарелкам.
Крепкая полная женщина с серебристыми волосами в длинном, до лодыжек, черном платье откинула сетку одной рукой. Она отирала пот с черного лба кружевным платочком.
— Заходи, сынок. Проклятая жарища. — Голос у нее был глубокий, звучный и сладкий, как патока. Прямо-таки оперный голос.
Джонсон колебался.
— Ну, туда или сюда? Мух напустишь.