Лицо Одры Кингсли растворилось в темноте, затем на экране возникла серая бетонная стена. Через всю стену ползли красные буквы со множеством петель:
БЕЙ ЖИДОВ!
СМЕРТЬ ПАРХАТЫМ!
Ниже были два креста.
Невысокого роста седой человечек в сером костюме с жемчужным отливом взволнованно жестикулировал, указывая на стену, и что-то говорил двум полицейским в форме.
«Это раввин Розен. Сами видите, в каком он состоянии».
Голд отрывисто бросил в трубку несколько односложных вопросов. Его лицо помрачнело, он стиснул зубы.
"Господин советник, если рассматривать эту запись в свете недавних событий, неизбежно возникает вопрос: не является ли осквернение синагоги «Бет Ахим» частью спланированной международной акции? Как вы думаете, не могут ли исполнители этого святотатства здесь, в Лос-Анджелесе, быть каким-то образом связаны с терактами, произошедшими в Европе?
— Я полагаю, Одра, что на данной стадии расследования было бы опрометчиво игнорировать вероятность этого".
Голд повесил трубку, одним глотком допил виски и крепко зажал сигару в углу рта. Выключил телевизор — радиола продолжала играть. В дверях замешкался, вернулся в комнату и достал из тумбочки револьвер и кобуру. Уходя, он вспомнил, что за пластинка играет на радиоле — правда, не прежде, чем услышал пьесу Мин-та Джулепа Джексона «Голубой ангел». Джулеп написал эту мелодию для Анжелики.
День сегодня ну просто феркахтовый[25], подумалось ему.
Реформистская синагога «Бет Шалом»[26] возвышалась над автострадой Сан-Диего подобно замку надо рвом.
В жарком облаке смога она сияла своей белизной. Сняв плащ, но по-прежнему обливаясь потом, Голд стоял, прислонившись к крылу своего помятого зеленого «форда». Он отдал бы что угодно, лишь бы оказаться где-нибудь подальше отсюда. И желательно, другим человеком. Свой «форд» он припарковал в дальнем конце стоянки храма — стоянки, забитой «севильями», «мерседесами», изредка — «роллс-ройсами». Теперь он наблюдал за опоздавшими: как те подъезжают и один за другим спешно исчезают внутри. Последний из них зашел минут двадцать назад. Тянуть больше было нельзя: сейчас или никогда. Голд отшвырнул мокрый окурок изжеванной сигары, быстро пересек стоянку и поднялся по ступенькам крыльца. У входа остановился, надел плащ, вытащил из внутреннего кармана синюю, расшитую по краям золотом ермолку и аккуратно положил ее на темя. После этого открыл дверь и вошел.
В синагоге было прохладно и темно. Солнце пробивалось сквозь окна с голубыми витражами. Стоя в заднем ряду, Голд рассматривал мальчика со светлыми прямыми волосами, который стоял на возвышении и читал текст, написанный на свитке. Немного позади и слева от него стоял кантор