— Катька! Ты?! Невероятно! — вторила я.
— Се toi? II est impossible! (Это ты ? Невозможно!).
— Катька! О! Чертовка!
— О! Diablesse! Muse! (О! Чертовка!Мюз!).
— Ну, Катька, выглядишь ты шикарно! Надо же, все лучше и лучше!
— О, tu as de l'oeil! De mieux en mieux! (О, шикарно выглядишь! Все лучше и лучше!).
— О, Катюша, чудная прическа!
— Coiffure admirable, Muse! (Чудная прическа, Мюз!).
— Ах, как я тебе рада!
— Je suis bien heureuse de tu voir! (Я так рада тебя видеть!).
Отпуская свои реплики, мы не стояли на месте: кружили, обмениваясь поцелуями, шлепками, щипками, нежными и шутливыми. Когда же Катрин осознала, что хочет задать мне вопросы, требующие ответов, она схватила меня за руку и потащила к переводчику — в клубе хватало народу, знающего английский язык.
— Когда ты виделась с Казимежем? — спросила Катрин.
— Два года назад, — ответила я.
Думаю, что Катрин поглощала информацию широко распахнутым ртом, иначе не могу объяснить, почему она рот не закрывала даже во сне.
— Где вы виделись?
Я удивилась, почему переводчик уложил в три слова то, что Катрин говорила минуты две, но в ответ на вопрос добросовестно изложила:
— Мы виделись здесь, в Париже. Он нежно поцеловал меня в губы и посадил на самолет. Обещал не забывать, вечно любить и даже хранить верность.
— О-ля-ля! — восхитилась Катрин и затараторила с удвоенной скоростью, сообщив, что вскоре уехал и Казимеж.
Пришлось сообщить:
— Знаю, он звонил мне в Питер.
— Что он говорил?
— Что любит меня, — с гордостью сообщила я, опуская прочие детали, кажущиеся мне незначительными.
На этом наше общение было прервано. За моей спиной раздался взрыв радости. Радость эта гремела, басила, фыркала и громыхала кашлем.
— Мюз! Кхе-кхе! Мать твою! Уф-ф-ф! Мюз! Кхе-кхе! — услышала я хриплый бас, который мог принадлежать лишь Себастьену Барбикену.
Я восторженно взвизгнула и потонула в его широких, все еще сильных объятиях. Как мне знаком этот смешанный запах дешевого одеколона, сигарет «Голуаз» и водки! Элегантный, в безукоризненном костюме, Себастьен был, пожалуй, единственный там в клубном галстуке. К тому же он был единственным, кто говорил по-русски. Правда, изредка Себастьен вставлял и французские слова, но это не мешало общению. Я обожаю этого старикана! Я его боготворю!
— Себастьен! Дорогой! Как я рада тебе! — громко воскликнула я, прижимаясь своей щекой к его колючей щетине.
Мы жадно друг на друга смотрели до тех пор, пока я не брякнула:
— У тебя все те же усы!
Словно в этом была вся соль события.
— Как ты красива, девочка, — актуально подметил Себастьен и, обнаружив мое недоверие, добавил зло и настойчиво: