"Какой толк мне? — так следовало понять ее вопрос. — Мне — и моему сыну".
— В том-то и дело, Жемчужина, что Уложение это — иными словами, Закон, но в то же время и не совсем Закон, правильно будет назвать его волеизъявлением, приравненным к закону, — с тех пор никем не было оспорено, опровергнуто или отменено. А следовательно — продолжает действовать и по сей день.
— Уложение… — Ястра как бы попробовала это слово на вкус, медленно, по звуку, произнеся. — Но не лучше ли говорить о нем просто как о Законе — если уж они, как ты говоришь, равны по значению…
— Не совсем так, Жемчужина.
Тут историк оказался в своей стихии: истолкование исторических документов не просто было его коньком, но страстью, едва ли не оргазм он испытывал, делая неясное — понятным, якобы ненужное — драгоценным и нужным.
— Дело в том, Правительница, что в последующие времена наследование происходило главным образом все же по отцовской линии. Ничего удивительного: у правящего донка, а потом и Властелина, было куда больше средств, чтобы настоять на своем, чем у прекрасных Жемчужин. В истории известны лишь два случая, когда применялось Уложение.
— Дважды за пятьсот Кругов?
— Жемчужина совершенно права. Так вот, если бы это был Закон, то все донки и Властелины, наследовавшие по отцу, оказались бы не законными правителями, а людьми, захватившими Власть, не имея на то законного права. И таким образом, ныне правящая династия оказалась бы с начала и до конца незаконной. Но отменить Уложение тоже не представлялось возможным, пока о нем помнили: как лучше меня знает Жемчужина, все, что касалось личности и деятельности великого Объединителя, и по сей день неприкосновенно и не подлежит никакому сомнению: такова великая традиция, одна из основополагающих.
— Это верно, — согласилась Ястра.
— Таким образом, самым простым оказалось: забыть. Как будто его никогда и не было. Не напоминать. Не публиковать ни в одном Своде Законов Великого Ассарта. Так и делалось на протяжении сотен Кругов времени.
Она кивнула.
— В то же время, — продолжал Хен Гот, — уничтожить сам документ, само Уложение, никто, вероятно не осмеливался — это было бы едва ли не святотатством, поступком строго наказуемым; ну, а потом — потом, осмелюсь предположить, об этом архиве — ну, не то чтобы забыли: специалисты вроде меня помнили, что такой существовал, но просто утеряли его след: он ведь хранился там, где и сейчас находится: в комнатке в нескольких шагах от апартаментов Жемчужины Власти. И вот о существовании и местонахождении этого документа я и стремился сообщить Правительнице.