Но тут она нахмурилась. Приготовлено было действительно почти все. Но именно — почти. Не хватало свежей зелени; а Миграт говорил, что привык к ней с детства. Как же она ухитрилась забыть, что последние веточки сельдерея и укропа были съедены еще вчера? Обычно зелень, как и все съестное, приносил в дом сам Миграт. Доставал где-то в городе. Подробностями Леза не интересовалась, принимала это как должное. Но сегодня что-то задержало его, и вряд ли у него останется время, чтобы разыскивать травки.
Раньше все решилось бы просто: она успела бы добежать до ближайшей овощной лавки, где наверняка нашла бы все нужное. Теперь дела обстояли иначе. Лавки лежали в развалинах, но и в те, что уцелели, давно уже никто ничего не подвозил. Конечно, без сельдерея Миграт тоже не умрет. Но ей так хотелось — из чистой благодарности, — чтобы ему нравилось все до самой последней мелочи…
Маленький Растин все еще выражал недовольство. Леза вошла в комнату, взяла ребенка на руки, стала баюкать, размышляя при этом, как все-таки выйти из положения: не могла же она показать себя невнимательной хозяйкой. Она задумалась на несколько секунд.
И вдруг сообразила. Еще неделю тому назад, когда Миграт привел ее сюда, где-то совсем рядом она заметила — просто так, мельком — приятное для глаза зеленое пятно среди обломков и пепла и бессознательно отметила для себя, что это, вероятнее всего, огородик, уцелевший при разгроме. Может быть, Миграт там и запасался укропом и прочим? Так или иначе, добежать до этого местечка и вернуться было делом нескольких минут; если даже Миграт появится в это время, она сможет его заметить раньше, чем он приблизится к дому. Это ведь совсем рядом, в двух шагах, не более…
Растин задремал наконец. Леза бережно уложила его, укутала одеяльцем и выбежала, как была, в одном платье.
Там и на самом деле оказался огородик. Кое-что уже привяло, но сельдерей нашелся, а кроме того и редиска. Капуста оказалась почти целиком поеденной гусеницами, но один красивый кочанчик уцелел, и Леза прихватила его тоже.
Нагибаться было трудно, распрямляться — тоже: мешал живот, все еще не вернувшийся в свои прежние, небольшие размеры, хотя со стороны это и незаметно было. И когда кто-то сзади помог ей, ухватив за плечи, она в первое мгновение не удивилась: это было так естественно! Испугалась и закричала она, только когда обернулась и вместо Миграта увидела незнакомые неприятные лица и грязную, местами порванную, чужую военную форму.
Когда Леза закричала, ей тут же зажали рот пахнувшей потом и чем-то еще очень неприятным ладонью. Их было двое, и они переговаривались на каком-то тарабарском языке, никогда до сей поры не слышанном. Один провел рукой по ее животу, потом по заду и проговорил что-то; другой громко засмеялся, как заржал, и сквозь этот смех ответил что-то, столь же непонятное. Первый солдат отнял ладонь от ее губ, чтобы вытереть у себя под носом. Она снова крикнула; на этот раз ей заткнули рот грязной тряпкой, отчего ее стошнило. Но солдаты, не обращая ни на что внимания, грубо потащили ее за собой, и она с тоской подумала, что Миграту не следовало так опаздывать к обеду, если бы даже ему пришлось обойтись без сельдерея.