Первыми детскими воспоминаниями Холли были излучающие любовь лица родителей, склонившиеся над ее колыбелью.
— Только посмотрите на мамочкину хоро-о-о-ооо-шенькую девочку, — сюсюкала мать, проводя пальцем по шелковистому локону.
— Папочкин драгоценный ангелочек, — вторил ей отец, щекоча атласную кожу Холли до тех пор, пока малышка не вознаграждала его радостным смехом.
Скоро к ним присоединилось множество других лиц, нежно взирающих на девочку, горя нетерпением ущипнуть ее розовые щечки, потрогать пуговку носика, ткнуть пальцем в пухленький животик. Мать ни за что не соглашалась пеленать Холли, как было принято, заявляя, что прятать такие прекрасные ручки и ножки — это вызов искусству Творца.
Завершая каждый ритуал восхищенного поклонения, мать Холли торжественно вопрошала гостей:
— Скажите, разве наша Холли не самое прекрасное создание, когда-либо сотворенное господом богом?
Гости благоговейно соглашались, склоняясь над колыбелью, кудахтая и сюсюкая в надежде увидеть улыбку на розовом личике малышки.
— Лжецы, — пробормотала Холли, пятясь от стоящего внизу обрыва мужчины. — Все лжецы! Низкие лжецы!
Искрящиеся голубизной глаза мужчины прищурились в изумлении.
— Миледи? В чем дело? Что-то случилось?
Опустив льняное полотенце, он обнажил мускулистую грудь, на которой темнели влажные завитки волос. Холли слишком хорошо помнила, какова на ощупь эта жесткая поросль. Мужчина шагнул по направлению к ней.
Холли вскинула руку, останавливая его, и он застыл на месте, словно почувствовав, что любое неосторожное движение с его стороны может привести к непредсказуемым последствиям. Таким, как, например, прыжок с обрыва в стремнину реки.
Воздыхатели обманывали Холли. Отец обманывал ее. Даже мамочка обманывала ее. Она не может быть самым прекрасным созданием, когда-либо сотворенным господом богом, пока на свете есть сэр Остин Гавенмор.
Его красота была не смазливой слащавой личиной Эжена де Легге и даже не мальчишеским очарованием его оруженосца. Это была мужественная красота, мрачная и неотразимая, внушающая трепет и поклонение.
Густая косматая борода исчезла, перестав скрывать волевой подбородок, раздвоенный дьявольской ямочкой. Исчезли и колючие усы, обнажив чувственный изгиб губ, высеченных мастером-ваятелем для радостей поцелуев, других наслаждений, о которых Холли приходилось только догадываться.
Она наивно предполагала, что по возрасту Остин ближе скорее к ее отцу, чем к ней, но острое лезвие сбрило десятилетия. Более глубокой раны Остин не смог бы нанести, даже если бы воткнул кинжал в сердце Холли.