– Какие благородные создания – львы, – промолвил Мусаллим. – Их силу питают тела слабых. Как мудры и добры стервятники, рвущие когтями мертвую и умирающую плоть – они расчищают путь сильным. Борьба жизни со смертью отнюдь не бессмысленна, мистер Нотон, и по– своему красива. Понимаете?
Нотон взял чашку и взболтал осевшие на дно чаинки. Ему не хотелось смотреть в лицо человеку, сидящему напротив: глаза философствующего Мусаллима странно мерцали, и это было жутко.
– Отец почти не оставил мне земли, – говорил Мусаллим, – но мне явились тайны, скрытые от него. Однажды я обнаружил, что мой клочок земли плавает в густом темном озере, поднявшемся из недр. Я черпал эту влагу ведрами. Я вымазал ею лицо и катался в ней. В тот день я сменил свою скромную одежду на роскошное одеяние богача. В тот день я наконец узнал, какое могущество досталось мне в наследство. Теперь я могу возводить города, двигать горы и поворачивать реки. Теперь я наконец могу приобщить мир к логике моего отца.
– Не понимаю.
Мусаллим знаком велел слуге унести серебряные чашечки. Слуга поклонился и пятясь выбрался из шатра.
– Я встретил человека, – после непродолжительного молчания сказал Мусаллим, – который научил меня видеть то, что до сих пор мне не удавалось увидеть. Благодаря ему я познал очарование власти. Для меня все совершенно ясно, мистер Нотон: он – клык льва, коготь стервятника. Я предался ему, чтобы жить в чести и славе.
Имя, которое назвал старик. Нотон никак не мог его вспомнить. Что это было за имя?
– Поначалу я видел в нем только пророка. Сейчас я понимаю, что он – нечто большее. Несравнимо большее. Прежние пророки говорили о боге, который видел мир таким, каким он никогда не сможет стать. Ваал видит то, что есть и будет всегда.
Нотон невольно напрягся. Ваал. Ваал. Вот оно. Когда-то где-то он уже что-то читал об этом. В голове у него промелькнуло: «Ханаан».
– Ваал, – повторил Нотон.
– Да, – сказал Мусаллим. – Ваал. Живой Мухаммед.
Нотон вдруг встал и подошел к выходу из шатра. Вдали, в лагере, бесновались безумцы; дым, поднимающийся к небу, заволакивал закатное солнце. Ему вдруг стало тяжело дышать, и он задумался, не опасно ли будет попробовать вернуться в город.
– Это безумие, – сказал он. – Это… безумие.
– Нет, друг мой. Безумие – не принимать реальный мир таким, каков он есть. А вот внезапно понять, что после стольких лет обмана впервые по-настоящему видишь жизнь… это значит излечиться от безумия. Вы согласны со мной?
Нотон молчал. В сгущающихся сумерках ему был виден огромный овальный шатер за лагерем. Он сказал: