Ты смущаешь меня, женщина, ты совсем меня смутила.
Потому что ты выглядишь, как белая,
А ведь я знаю, что ты черная.
Черная женщина, черная женщина, ты белая или черная?
Ты совершенно черная, женщина, и не смущай меня сегодня ночью.
Ты смущаешь меня, женщина. Я боюсь приблизиться к тебе.
Потому что ты выглядишь, как белая,
А ведь я знаю, что ты черная.
Ты теперь знаешь, как меня найти, потому что знаешь, как я выгляжу,
Ты слышала мой рэп, ты читала мою книгу.
Я ничего от тебя не скрываю, ты можешь прочитать
В моих глазах все, что я могу тебе сказать.
Заставишь ли ты меня забыть прошедшие века?
Заставишь ли ты меня целовать твое лилейно-белое тело?
Заставишь ли ты меня любить твою белую душу?
Заставишь ли ты меня полюбить живущего в тебе белого мужчину?
Конечно, заставишь.
Черная женщина, белая женщина, как я буду любить тебя!
Будь черной, будь белой, как захочешь, так и будет.
Вот так, белая женщина. И не смущай меня сегодня ночью.
Не смущай, черная женщина, Я уже забыл о белой.
Ночью, ночью
Все черное, все белое.
Люби черную, люби белую,
Люби сегодня ночью женщину.
Его руки уже не отбивали на столе замысловатый беспорядочный ритм. Его глаза торжественно и серьезно смотрели на нее.
— Это... восхитительно, — произнесла она.
— Я дарю ее тебе, — сказал он.
Она так и думала.
— Я люблю тебя, — признался он.
Она и это знала.
И позволила ему обнять себя. Они поцеловались. Она слышала, как сильно колотится в груди его сердце. Скоро, очень скоро, она позвонит в клуб и скажет Тони, что больше не будет работать у него. Но не сейчас.
* * *
Третьего апреля, в половине восьмого утра, когда Хлоя и Сил завтракали за маленьким кухонным столом в его квартире, выходившей окнами на Гровер-Парк, няня-англичанка вкатила коляску с ребенком на площадку для игр, что находится недалеко от Серебряно-рудного Овала, рядом с Речной Гаванью. На северной границе территории 87-го участка.
На одной из скамеек сидел старик.
Он был одет в пижаму и халат и укутан в одеяло цвета хаки, Легкий утренний бриз шевелил его седые волосы, росшие венчиком вокруг лысины. Его влажные от слез глаза смотрели сквозь толстые линзы очков куда-то вдаль, мимо сооружений игровой площадки, за реку.
Няня подошла к нему и вежливо, как и положено англичанке, спросила:
— Вы хорошо себя чувствуете, сэр?
Старик кивнул головой.
— Да, да, сэр, — ответил он.