— Понятно, — сказал Карелла.
— Итак, если мы позволим этому суду свестись к соревнованию имен...
— Ах-ха.
— ...одна группа национального меньшинства против другой...
— Ах-ха.
— ...итало-американская жертва против...
— Я нахожу это слово тоже оскорбительным, — сказал Карелла.
— Какое слово?
— Итало-американец.
— Вы так считаете? — спросил удивленный Лоуэлл. — Почему?
— Потому что это оскорбление, — ответил Карелла.
Он не был уверен, что кто-нибудь с именем типа Лоуэлл может понять, что слово «итало-американец» имело смысл только применительно к его прапрадедушке, когда он прибыл в эту страну и получил гражданство. Оно утратило всякий смысл и перестало приносить какую бы то ни было пользу с момента рождения его дедушки. Тогда же единственно верным стало слово «американец».
Вряд ли Лоуэлл вообще понимал, что когда мы называем родившихся здесь сыновей и дочерей четвертого поколения давно прибывших в эту страну иммигрантов итало-американцами, или польскими американцами, или испано-американцами, или ирландскими американцами или — хуже некуда — афро-американцами, то мы крадем у них их американизм. Мы тем самым говорим им, что если их предки принадлежали к другой нации, то они никогда не будут настоящими американцами на этой земле свободы и отчизне мужества. Они навечно будут оставаться только итальяшками, поляками, испанцами, грязными ирландцами или неграми.
— Мой отец был американцем, — заметил Карелла. И тут же подумал, на кой черт он должен был это говорить.
— Точно мое...
— Человек, который убил моего отца, тоже американец.
— Это как раз то, что мне хотелось подчеркнуть. В точности та самая точка зрения.
Но Карелла все еще сомневался.
— И спасибо вам за проницательность, — сказал Лоуэлл. — Я в течение всего процесса не буду употреблять эти слова. Итало-американец, афро-американец... с этого момента они вычеркнуты из моего словарного запаса.
Он снова улыбнулся, а затем внезапно посмотрел на часы.
— Давно пора подниматься наверх, — произнес он. — Я надеюсь, что ваша мама не заблудилась.
Карелла осмотрел коридор. Его мама ушла в женскую комнату около пятнадцати минут назад. Теперь он увидел, как она направлялась к ним, одетая в черное, двигаясь медленным, спокойным шагом по мраморному полу среди мраморных колонн. В правой руке она держала белый носовой платок, обшитый кружевом. Глаза были влажными. Он подумал, что она, наверное, плакала.
— Мама! — Он подошел к ней и обнял одной рукой.
— Я чувствую себя хорошо, — сказала она и вздернула подбородок.
Сын и жена убитого поднялись по лестнице вместе с человеком который должен был представить их дело присяжным. Они все были равны перед законом, включая и Сонни Коула, хотя никто из этих мужчин и женщин, за исключением Сонни, не был убийцей Здесь был только один мужчина, который выстрелил и убил Антонио Кареллу. Но то, что именно он это сделал, надо было доказать. В залитом солнечным светом зале суда на втором этаже двенадцать мужчин и женщин искали справедливое решение. Карелла молился о том, чтобы они сумели найти его.