— Мадам? — спросил официант.
Ее бокал был еще на три четверти полон. Она закрыла его ладонью.
— Мне достаточно, — сказала она. — Благодарю вас.
Снова воцарилось молчание.
Что же плохого было в ее жизни?
— Когда это было? — внезапно спросил он.
Она подняла на него глаза.
— Когда было что?
— Когда вы жили на окраине города? Около моста.
— В молодости.
— Сколько же вам было тогда?
— Девятнадцать. Много лет назад.
— Не так уж много, — заметил он и улыбнулся.
— Достаточно много, — промолвила она.
— Чем вы занимались в те годы?
— Я училась в школе, — ответила она.
— Самое лучшее время моей жизни, — отметил он и снова улыбнулся.
Трудно было вызвать у этой женщины ответную улыбку. Ее большой и указательный пальцы непрерывно барабанили по ножке бокала, и смотрела она только на вино. Он никак не мог поймать ее взгляд. Официант принес Эндрю бокал. Он поднял его, приглашая присоединиться, но она не двинулась, и он только чуть пригубил вино.
— Приятное, — отметил он.
— Да, — откликнулась она.
— Что вы изучали? — спросил он.
— Что? О, я хотела посвятить себя искусству.
— Действительно?
— Да, хотела стать художницей, — сказала она. — Я училась в школе искусства в Брайли. Вы знаете, где она находится?
— Нет.
— На окраине города. Недалеко от моста.
— У вас были какие-то успехи?
— Я думаю, что да.
— Но?
— Меняются ситуации. — Она подняла глаза. — Я встретила Мартина.
— Ах-ха.
— Мы полюбили друг друга, поженились. И...
— И?
Она пожала плечами, подняла бокал, пригубила вино, и его вопрос остался без ответа. Затем она поставила бокал на стол и стала снова барабанить пальцами. Да, эта женщина была большой любительницей выпить!
— Как вы встретили его? — спросил он.
— В парке. Недалеко от школы есть небольшой парк. Я обычно приносила с собой в школу бутерброд и ела его в парке. А после еды, если погода благоприятствовала, я оставалась там и делала эскизы... Видите ли, я очень сильно хотела стать художницей. К тому времени закончилась война во Вьетнаме...
С той поры прошло уже несколько лет, и большинство студентов как-то устраивались, в соответствии со своими способностями.
Никто вообще ни в чем не был уверен. Ребята обычно садились в кружок и беседовали о большом взрыве, который может произойти в любой день. Говоря сейчас об этом, Эмма вспоминала, что в то время во всем мире происходили какие-то беспорядки, оккупировались страны, или в них происходили перевороты. Мир в представлении девятнадцатилетней девушки был таким непрочным, и это накладывало свой отпечаток на ее искусство.
Оглядываясь назад, Эмма понимала, что видела все тогда через призму этих мрачных ощущений. Ее внимательные глаза замечали различные детали городской жизни, а карандаш все это четко фиксировал. Когда позднее она угольным карандашом переносила в большем масштабе содержание эскизов на холсты, а затем заканчивала картины маслом, у нее появлялось ощущение, будто она давала изображаемым явлениям вторую, более яркую жизнь. Пробивающийся в окна скупой северный свет, ребята в запачканных красками халатах, стоящие за своими мольбертами, легкие прикосновения кисточками к палитрам и холстам, запах скипидара и льняного масла, сосредоточенные выражения лиц. Мистер Грейсон, с руками на бедрах и неизменным окурком сигары в зубах, искоса поглядывал на ее холст и приговаривал: «Хорошо, Эмма, очень хорошо». Боже, все это было так прекрасно! Она была полна энергии, таланта и надежд.