Вспомнились дождливые выходные дни в новой церкви. Струйки воды змеились по окнам. Здесь, в Риверхед — простые стекла. Он скучал по витражам, которые остались вместе с церковью в Айсоле, по звучному голосу священника, парящему над головами прихожан, поднимающемуся из кадила запаху ладана, вспышкам молний, аромату молодых девушек, который дурманит больше, чем ладан. Он начал это уже замечать. Его мысли блуждали где-то там... Он думал о трусиках вместо того, чтоб размышлять о Боге!
Годы спустя, в субботу перед Пасхой — ему, должно быть, уже исполнилось пятнадцать или шестнадцать, опять трудно вспомнить — он пережил похожее духовное возбуждение, как и в день первого причастия: он сел на свой велосипед, черно-белый «Сквинн» с сигналом от батареек, и, подкатив к церкви, примкнул его замком к ограде...
Его отец часто рассказывал о тех днях, когда люди вообще не запирали входные двери, но это было в те времена, когда по улицам раскатывали коляски...
...и снял шляпу...
Он привык носить эту потертую синюю бейсбольную кепку, которая, кажется, видела и лучшие времена, но для него это был амулет, который он надевал специально в дни невезения...
...и он вошел в церковь, опустил руку в фонтанчик со святой водой и сделал крестное знамение. Потом сел и стал дожидаться своей очереди в кабину на исповедь. Затем опустился коленом на скамеечку, и маленькое окошко-задвижка открылось. «Благослови меня, святой отец, ибо согрешил я. Уже шесть месяцев прошло с моей последней исповеди».
За перегородкой молчание.
Карелла ждал.
А потом священник произнес: «И ты выбрал для этого самое напряженное время в году?»
Карелла исповедовался. Он успел совершить много прегрешений, почему и обходил церковь стороной вот уже шесть месяцев, боясь признаться в своих грехах священнику, — в таких жутких вещах, как: тискал ирландскую девчонку по имени Мардж Гэннон, немного занимался онанизмом... ну, вообще... Говорил «я тебя имел» и «ты, грязная сволочь!». Священник сказал ему, что он должен произнести епитимью, а Карелла ответил: «Благодарю вас, духовный отец!» — и вышел из кабинки для исповеди, направляясь к центральному нефу, к алтарю, искренне намереваясь произнести епитимью, и тогда он завтра сможет получить причастие, и ощутить тот же внутренний жар, как тогда, в первый раз. И вдруг он остановился как вкопанный и подумал: «Что ты имеешь в виду, говоря о самом напряженном времени года? Разве у Бога бывает такое время? Мне было так хорошо, когда я приходил сюда, ведь я хотел быть рядом с Господом! Так что же за чертовщину ты несешь!» Он и в самом деле так подумал: «...что за чертовщину...», здесь, в церкви, замерев на полпути к алтарю: «...что за чертовщину ты несешь о самом напряженном времени года?»