Женщина выключила телевизор, и теперь на кухне грохотал лишь танк, преодолевающий препятствия на полу, с криками дрались двое детей на полу да вопил ребенок поменьше, посаженный на драную подушку у стены.
– Ронни, – обратилась женщина к вопящему мальчишке, – перестань орать, а не то получишь по зубам. Угроза действия не возымела: вопли продолжались.
– У вас есть машина? – спросила женщина Флетча.
– Да. Вы – Нэнси Фарлайф?
– Он приехал к тебе? – полюбопытствовал мужчина.
– Да нет, ему нужен ты, Том. Насчет какой-то работы.
– Я приехал к вам обоим, Нэнси. Я из газеты.
– А-а-а, – протянула она. – Насчет убийства отца. – На ней была широкая, землистого цвета юбка и зеленая, в грязных пятнах, блуза. Белые, не знающие загара руки и ноги, обвислый живот, волосы, висевшие слипшимися прядями. – Сказать мне вам нечего, но нужно кое-куда съездить.
– Я вас отвезу.
– Наша машина сломалась, – пояснил, не отходя от стола, мужчина. – Разбилась. Kaput. Порушилась.
– Мне следовало съездить вчера.
– Да, да, – покивал мужчина. – Принести Бобби благую весть.
– Присядьте, – Нэнси сбросила со стула на пол стопку газет и телефонный справочник. – Я только переоденусь. – Она оглядела свою одежду. – Том, стоит мне переодеваться?
Ребенок на подушке перестал плакать. На его лице появилось решительное выражение.
– Будь всегда в одном и том же, дорогая.
Решительный ребенок поднялся с подушки. Пересек кухню. Схватил танк и вышвырнул его в окно.
Теперь трое детей орали и дрались друг с другом. Наиболее эффективным средством борьбы они полагали вырывание волос. При удачном результате крики становились пронзительнее.
– Я только переоденусь, – решила Нэнси.
Флетч выглянул в окно кухни. Во дворе танк атаковал сломанную детскую коляску.
– Чух, чух, чух, чух! – пыхтел Том Фарлайф. – А теперь паровозик подходит к тоннелю. Открываем тоннель! – Ребенок открыл рот, Том отправил в него ложку пюре. – Отлично. Чух, чух, чух, чух. – За первой ложкой последовала вторая. Миска уже практически опустела.
– Социальная защита! – процитировал Флетч. – Тротуары города! Дорога без жалости! Ограбленные старушки!
– Ага! – Ребенок доел пюре, и Том вытер ему рот заскорузлой тряпкой. – Вы знакомы с моими стихами.
– Вы называете их поэзией насилия?
– Именно так! – Том вытащил ребенка из высокого стульчика и осторожно опустил на пол.
Подошел к самому младшему из детей, лежащему в пластмассовой колыбельке у самой плиты. Принес его вместе с колыбелькой, поставил ее на стол.
– Ваши стихи не такие, как у всех.
– Да, не такие. – Том пытался открутить крышку бутылочки с молочной смесью. – Почему бы вам не назвать их прекрасными?