Так я столкнулась еще с одной хитрой выдумкой Клэра, и ее следовало рассматривать с двух различных точек зрения.
Возможно, испытать меня таким образом подсказала Клэру его больная ревность. И тогда, выйдя из дому в промозглую ночь на призыв предполагаемого любовника, я столкнулась бы с затаившимся в засаде Клэром. Я содрогнулась при этой мысли и подвинулась поближе к затухающему огню. Да, эта записка могла быть испытанием, а отъезд Клэра с его скрытым под Капюшоном приятелем — уловкой, чтобы усыпить мою бдительность. Несомненно, он мог бы выбраться из дома священника, не разбудив его спящих обитателей.
Какой плохой ни казалась эта гипотеза, я предпочла бы ее второму предположению.
Кому-то очень хотелось, чтобы я оставила своего мужа, возможно, самому Клэру или другому неизвестному интригану. Свернувшись калачиком у камина, я пыталась ответить на этот вопрос, но безуспешно. И не только потому, что мне трудно было размышлять в подобных условиях, а еще и потому, что ясного ответа на этот вопрос пока не существовало.
У Клэра был мотив убийства (теперь я уже находила это слово уместным). Но была ли у него для этого достаточная причина? Даже предполагая наихудшее, что он женился на мне только ради моего приданого, что он находил меня безопасной, что он хотел жениться на Шарлотте Флитвуд, мог ли такой человек, как Клэр, пойти на убийство по этой причине?
Я не могла в это поверить. Он был способен на жестокость, несправедливость, на черствое равнодушие к чужим страданиям. Ему были присущи все слабости его класса, но и его достоинства. Хладнокровное предательское убийство женщины, носящей его имя и находящейся под его защитой? Нет, это было невозможно. Мне казалось также маловероятным, чтобы моя смерть была конечной целью любого из затеянных заговоров. Нельзя же предположить, чтобы убийца был так нерасторопен. Бутылочка с настойкой опия, совместные прогулки верхом — да, у Клэра было множество возможностей уничтожить меня, не прибегая к этим неуклюжим выдумкам.
Мысли кружились в моей голове, словно мельничное колесо. И только в одном я была относительно уверена: сегодня ночью только чистейшая случайность спасла меня от беды. Фальшивая записка не была невинной проделкой, даже если я и не догадывалась, какая причина толкнула кого-то на ее написание.
Утром я почувствовала себя в более оптимистическом настроении, и причиной этого был не серый рассвет, не принесший никакой надежды, просто я дошла до такой степени душевной подавленности, что оставался только один путь — снова карабкаться наверх. Теперь уже с большей надеждой я подумала об отъезде в Лондон. Дурные стороны жизни в столице не так уж пугали меня. Я намеревалась принять посильное участие в их улучшении, работая в комитетах или благотворительных группах. Там я не чувствовала бы себя отрезанной от внешнего мира. Любой другой климат, даже самый скверный, был для меня предпочтительнее полного зимнего одиночества в Йоркшире, где один только шум непрерывного, изо дня в день, дождя сводил меня с ума.