— Я просто пытаюсь быть полезной, — пробормотала она.
— Это самый тяжелый момент, Сандра. Мы приехали сюда, а графини больше нет. Справься с этим, и сразу станет легче. Помнишь, как мы явились к твоему отцу на виллу сразу после его смерти?
Она кивнула.
— Я потерплю, — ответила она, с трудом переводя дыхание. — А потом станет легче.
Сейчас все было по-другому. Конечно, она оплакивала отца, когда он умер, но еще больше она горевала по такому отцу, которого никогда не имела — совсем особенного человека в жизни каждого ребенка, любящего и заботящегося о своем чаде. Но Сайлас никогда не был тем отцом, по которому она тосковала бы. Ее печаль и горе перемежались с чувством некоторого облегчения. Облегчения от того, что закончились наконец постоянные попытки убедить его в своей самодостаточности.
Воздух в доме был затхлым — специфический дух нежилых комнат. Не комнаты, а скорее, фотографии комнат. Запечатленная однажды объективом и неизменная с тех пор картинка. Подушки аккуратно уложены на диване, но выглядят так, будто в них никогда не было нужды. Подставка для нот на пианино пуста, а струны молчат. И впервые за все время, что она знала эту комнату, в ней нет цветов.
Какая безвозвратность потери! Слезы застилали глаза. Она отвернулась от Коннора, надеясь, что он ничего не заметит, но маневр не удался. Он что-то пробормотал себе под нос и направился к ней через всю комнату. Сандра напряглась, думая, что он станет ее утешать, но он даже не дотронулся до нее, только вынул носовой платок и вложил ей в руку.
— Прошу прощения, что оскорбляю тебя выражениями соболезнования, — произнес он. Она ясно почувствовала сарказм в его голосе, но сейчас ей все было безразлично.
Однако он на этом на остановился.
— Жалеть графиню — это одно, но жалеть себя — совсем другое. Кого же ты сейчас жалеешь?
Ненавижу его прагматизм и вечную правоту, подумала Сандра.
— Когда я вымещу все свои чувства на тебе, — ответила она, — мне станет гораздо легче.
Едва заметная улыбка тронула его губы.
— Не сомневаюсь. Но что тебя так взволновало сейчас?
— Это все розы. У графини всегда стояли розы.
— Не три глаза, размажешь тушь. — Коннор взял у нее носовой платок.
— Не размажу, это твоя новая устойчивая «маскара».
— Ничего нельзя гарантировать, если ты будешь так ее терзать. — Он нежно поднес уголок платка к ее опухшим глазам. — Поставить сюда розы?
Сандра немного подумала.
— Нет, это будет фальшиво.
— Тогда не надо. Чую кофе, — воскликнул он вдруг.
И правда, в комнату торопливо вошел Хартфорд, неся кофе на подносе.
— Коннор, ты сказал Хартфорду, что я теперь не пью спиртного?