Дежурный офицер показался на пороге, и Бенкендорф мгновенно умолк.
— Александр Сергеевич Пушкин, — доложил офицер.
Пушкин, поклонившись, остановился в двух шагах от стола, за которым сидел царь.
Бенкендорф, стоя поодаль, с любопытством поглядывал то на поэта, то на царя.
— Я просил ваше величество о свидании с глазу на глаз, — тихо, но твердо произнес поэт.
Николай поднял брови:
— У меня от Александра Христофоровича секретов нет.
Но у меня они есть, государь, — с той же непреклонностью проговорил Пушкин.
Николай вздернул плечи и, многозначительно переглянувшись с Бенкендорфом, коротко бросил:
— Что ж, изволь…
Бенкендорф иронически улыбнулся и скрылся за портьерой двери, противоположной от входа в царский кабинет. Несколько минут длилось напряженное молчание.
— Как идет твоя работа над Петром? — наконец, спросил царь. — Ведь с некоторого времени я смотрю на тебя, как на своего историографа.
При последнем слове царя Пушкин вздрогнул.
— После незабвенного Карамзина я, государь, не смею принять на себя столь высокое звание, — строго произнес он.
Царь снова удивленно приподнял брови.
— Покойный Николай Михайлович, — продолжал Пушкин, — открыл древнюю Россию, как Колумб Америку. А Петр Великий один — целая всемирная история.
— Однако ж и он имел себе предшественников и последователей? — пожал плечами Николай.
— Да, государь. Сам Петр почитал образцом в гражданских и государственных делах царя Ивана Грозного.
— Лю-бо-пытно, — протянул царь.
— Петр держался мнения, — говорил все тем же строгим тоном Пушкин, — что только глупцы, которым были неизвестны обстоятельства того времени, могли называть Ивана Грозного мучителем.
— А ты как полагаешь — имеется между этими монархами некоторое сходство? Или, быть может, с кем-либо из последующих государей?
«Понимаю, чего тебе хочется, — пронеслась у Пушкина насмешливая мысль. — Нет, нет, чем больше узнаю я Петра, тем больше вижу в тебе не твоего пращура, а прапорщика…» Но вслух он ответил:
— Да, ваше величество, И Петр, и Иван превыше всего ставили могущество России. Однако в деяниях Петра я нахожу достойным удивления разность между его государственными учреждениями и временными указами. Первые — плоды обширного ума, исполненного доброжелательства и мудрости. Указы же его зачастую весьма жестоки, своенравны и писаны будто кнутом…
Искусственно затеянный разговор оборвался. Наступившее молчание было нестерпимо.
И опять первым заговорил царь. Обычным вежливо-официальным тоном он спросил о здоровье Натальи Николаевны и, услышав, что она занемогла, выразил сожаление: