Хотя это было сделано вовсе неумышленно, но было принято за знак к моей смерти. Шнурок затянули, он глубоко врезался в шею. В первые мгновения страдания мои были ужасны: глаза хотели выпрыгнуть из своих впадин, язык вытянуло изо рта, мозг горел как в огне, но скоро исчезло все — я лишилась чувств.
— Стаффир Аллах! Прости меня, Боже! Ты, кажется, смеешься нам в бороды, старая сова? Как ты думаешь, Мустафа, — продолжал паша, обращаясь к визирю, — не чистая ли это ложь?
— Ложь! — вскричала старуха. — Ложь! И вы мне говорите, что я лгу! Хорошо, хорошо, но было время!.. Паша, после всего перенесенного мною за то, что всю жизнь свою говорила правду, не больно ли на старости слышать, когда говорят мне, что я лгу? Но вы должны убедиться…
Тут старуха положила обе руки на сморщенную, отвисшую кожу шеи, растянула ее и показала глубокую синюю полосу, которая, подобно шнурку, шла вокруг ее шеи
— Довольны ли вы теперь?
Паша сделал знак, что он верит, и сказал:
— Можешь продолжать.
— Да, я могу продолжать, но скажу наперед, если вы еще раз усомнитесь в том, что рассказываю, то я отдам ваши двадцать золотых назад и не скажу более ни слова. Что я могу это сделать, доказала я еще в детстве, а в старости мы делаемся еще упорнее.
— Вот уж это правда, — заметил Мустафа. — Продолжай, старая, мы не будем больше сомневаться и прерывать рассказ твой.
Брат мой, замечавший всякое движение султана и решивший скорее вытерпеть все, чем позволить мне страдать за себя, громко вскрикнул, когда заметил движение немых, и попытался вырваться из рук стражи. Испуганный султан взглянул и увидел происшедшее. Он бросился со своего места и упал подле меня на колени с безумным криком. Немые поспешно сорвали с меня шнурок, но я по всем признакам была уже мертва.
— Да, султан, вы можете теперь отчаиваться! — воскликнул брат мой. — Вы умертвили женщину верную и правую, как говорила она в последние минуты. Я открыл ей мои умыслы, и она думала, что ей удалось отвлечь меня от них; я клялся ей отказаться от своего намерения. Она была верна и вам, и мне, потому что думала, что хотя я и изобличен, но уже заслуживаю прощение своим раскаянием.
Султан гневно взглянул на брата, но ничего не ответил. Он обнял меня, залился слезами и требовал скорейшей помощи. Я была отнесена в свою комнату, и неусыпными стараниями удалось наконец врачам возвратить меня к жизни. Но несколько дней была я без памяти, несмотря на все средства, которые употребляли, чтобы привести меня в чувства.
Однажды вечером почувствовала я, что опять могу говорить, и спросила прислужниц, что случилось. Они сказали мне, что немые, принявшие за сигнал невольное движение руки, были посажены на кол, что янычары восстали и потребовали освобождения моего брата, но что он был, по повелению великого визиря, казнен, и голову его выкинули бунтовщикам, которые после того разошлись и теперь приведены снова в подчинение, и что несколько сот их предводителей обезглавлены.