Я вышел из кареты и пошел к убитым. На одном из них была такая же ливрея, как и на кучере, который лежал подле лошадей; на другом было платье жокея, и я решил, что это должен быть мой человек. Я обшарил его карманы, думая найти в них точнейшие о себе сведения, и нашел несколько писем, которые, идя по дороге, и прочитал.
Из них я узнал, что я родом из Экса. Из бумаг, которые нашел в своих карманах, увидел, кто я, как зовут моего отца и в каком служу полку; также я узнал, что нахожусь в отпуску, что у меня есть брат, нежное письмо которого я прочитал со вниманием.
К немалому удивлению я нашел довольно туго набитый кошелек и принялся было пересчитывать находившиеся в нем деньги, как заметил поселянина, который вел свою лошадь с плугом на близлежащее поле. Я рассказал ему в коротких словах о случившемся и обещал хорошую награду, если он вернется к себе и приведет помощь.
Он был не глуп и побежал в деревню, а я вернулся к карете; мне хотелось еще раз увидеть лицо, которое так меня очаровало. Я сообщил моим новым знакомцам о счастливой встрече и сказал, что надеюсь скоро вывести их из столь неприятного положения.
Старик любопытствовал знать имя и звание особы, которой он и дочь его столь многим обязаны. Так как плести небывальщину мне было уже не учиться, я выдал им околесицу о моем отце, графе Рулье, о полке, в котором служу, и мало ли еще о чем. Удовлетворив его любопытство, я просил его удостоить меня такой же доверенности.
Он был, по его словам, маркиз Тонсека; молодая дама была дочь его; они ехали в свой замок, лежащий в семи милях отсюда. Он просил меня сопутствовать им и дать ему этим возможность изъявить мне свою благодарность.
Я отнекивался, говорил о моих обязанностях по службе — все это вовсе не для того, чтобы отвергнуть его предложение, напротив, оно очень нравилось мне; но мне хотелось, чтобы к просьбам старика молодая дама присоединила свои. Я не ошибся в предположении: очаровательное личико снова выглянуло из шинели, и серебряный голосок, которому, вероятно, нет подобного на земле, присоединился к просьбам отца.
Я покраснел и пробормотал согласие. Довольная своей победой, она улыбнулась и снова закуталась в шинель, которую в досаде я готов был разорвать за ее проклятую непроницаемость.
Наконец явилась и ожидаемая помощь. Толпа людей, впереди которых важно выступал чиновник из суда, хотевший сделать розыск на месте, приблизилась к нам; почтовые лошади не были забыты.
Показания маркиза и мои были внесены в протокол. К показаниям мы приложили руки; тела убрали, лошадей впрягли в карету; я занял, по просьбе маркиза, место между ним и его дочерью, и мы отправились в дорогу.