Наконец я получил свободу. Тотчас бросился я к морскому берегу, нанял маленькое судно и отправился в Кадикс. Мне хотелось иметь крылья, чтобы скорее достигнуть желаемой цели; я бесился, досадовал на медленный ход корабля, на ветер, на все.
Поздно вечером достиг я земли и направил шаги прямо к монастырю. Надежда и страх попеременно волновали мои чувства; едва мог я сносить эту внутреннюю борьбу.
Наконец, вот и монастырь; я объявил, что хочу видеть мою Розину.
— Вероятно, вы ее близкий родственник, — сказала привратница, — потому что только в таком случае можете вы видеть одну из сестер монастыря.
Эти слова сказали мне все.
Итак, судьба моя решена! Розина постриглась; Розина отреклась навсегда от света, от меня. В глазах моих потемнело, и я без чувств упал на землю.
Испуганная привратница поспешила к игуменье и объявила ей о случившемся. Розина была тут же. Сердце сказало ей все, сказало, что друг ее никогда не изменял ей. Розину унесли в келью в положении не лучше моего.
Когда я пришел в себя, то уже лежал в хижине. Три недели был я в беспамятстве. С возвращением способности мыслить возвратились и мои страдания. Но то были уже не бешеные порывы отчаяния, овладевшего мною в первые минуты. Душа моя ослабла, как и тело, я был в каком-то онемении: отчаянье мое было немо. Зная, что все уже для меня потеряно, что между мной и Розиной непреодолимая преграда, я предался своей судьбе: решился по восстановлении сил удалиться куда-нибудь и жить там воспоминаниями прошедшего блаженства и несчастием настоящего.
Одного еще желал я: перед отъездом увидать Розину и объяснить ей причину своего замедления. Хотя рассудок противился этому желанию, я не мог преодолеть влечения сердца.
Ах! Если бы я не увлекся и, я был бы несчастлив, но не был виновен.
Я писал к ней, упрекал в поспешности и просил последнего свидания. Ответ ее был трогателен, я заливался слезами, читая его; он еще более воспламенил страсть мою. В свидании мне отказано; оно было уже бесполезно и могло только возбудить в сердцах чувства, противные ее сану. Но этот отказ был так нежен, в нем было столько любви, что я ясно видел, что рука писала не то, что диктовало сердце. Я повторил свою просьбу, и она, чтобы доказать искренность своих чувств, против воли согласилась.
Мы увиделись к нашему несчастью. С этой минуты я решил никогда не забывать ее. Религия, добродетель, моя прежняя решимость — словом, все благородные чувства при взгляде на нее исчезли, я забыл все, забыл себя; я клялся в вечной любви той, которая посвятила жизнь свою Всевышнему.