— Как ты посмела предложить мне это? Мне следует ударить тебя по лицу.
— Чего ж ты? Давай. Я не могу дать тебе сдачи. То, что мой Бог может покарать тебя, не остановит твоей руки. И зная это, ты лишь сильнее меня ударишь.
— Этого я не сделаю, я не хочу видеть кровь на твоем лице. Ты не хотела обидеть меня. Но я не подниму руку на тебя не из-за этого, а потому что ты так прекрасна. Я скорее убью себя, чем обижу тебя. Ты когда-нибудь слышала о драгоценной чаше, которую франкский король Хлодвиг захватил в Суассоне?
— Нет.
— Он страшно желал завладеть ею, но один из вождей нарочно разрубил ее. Хлодвиг дождался своего часа и снес ему полчерепа секирой. «Я сделал с твоей головой то же, что ты с моей чашей в Суассоне», — сказал он. И я отрублю себе руку, если ударю тебя.
— Что это значит, Оге? — спросила она, нарушив долгое молчание.
— Это значит, что я люблю тебя.
— Молодые бароны в замке моего отца ухаживали за мной и служили мне; они говорили мне о любви, но они совсем не похожи на тебя.
— Да, они благородного происхождения, а не рабское отродье.
— Они очень рыцарственны, это правда, но я имею в виду, что их любовь не была такой страстной и дикой.
— Их не кидали чайкам в детстве, и крабам в зрелые годы. Они не клялись убить Рагнара и его сына.
— Но ведь ты обещал вернуть меня Аэле.
— Если доживу.
— Может, ты и не говорил это прямо, но все же ты дал мне понять, что я останусь достойной невестой короля.
— Ты хочешь знать, поступлю ли я с тобой так же, как Рагнар с матерью Аэлы?
— Матерь Божия! Если Рагнар отец Аэлы…
— Аэла родился раньше.
— Слава Богу! — она с благодарностью возвела очи к небу. Но затем на ее лицо вновь вернулось озабоченное выражение. — Ты говоришь, что любишь меня, Оге, и я тебе верю. Ты ежечасно рискуешь жизнью ради меня, и я не знаю… да, пожалуй, и не говори мне сейчас, как ты собираешься вернуться. Я откликаюсь на твою любовь, хоть ты и был рабом, но лишь душой, не телом. И я прошу тебя, Оге, и буду молить об этом небо — храни любовь внутри себя и не позволяй ей разбудить желания тела.
— Можно ли поймать угря за хвост?
— О чем ты?
— Слишком поздно! Как только я увидел тебя, в моем сердце проснулась страсть, какую ты не можешь и вообразить. Если бы хоть нечто подобное пылало в груди твоих христианских баронов, они сгорели бы дотла. Такая страсть подобна буре, швыряющей беспомощный корабль.
— Но это грех! Я христианка, обрученная с другим, а ты поклоняешься иным богам, — воскликнула со слезами на глазах Моргана. — Оге, ты можешь справиться с ней?
— Я господин своих чувств, а не раб. Мой железный ошейник уже давно на дне моря.