— Я так думаю. У меня задержка уже неделю.
— Прошла только неделя, мы не можем быть уверены. Она положила руку на свой плоский живот.
— Но я уверена. Здесь ребенок.
— Ты ведь говорила мне, что не можешь забеременеть.
— Так мне всегда говорили.
Она перестала плакать, но таки осталась сидеть, отупев от слез, все так же держа руку на животе и ощупывая его пальцами. Я утер ей глаза своим платком, потом сел рядом на краешек кровати и обнял ее за плечи.
Хотя я старался ее утешить, чувствовал я себя не менее растерянным, чем она. И не менее виноватым. Мы преступили все законы, и божеские и человеческие, живя как муж и жена, убежденные, что наши забавы останутся без последствий. Из-за того, что Марта считала себя бесплодной, что должно было бы представляться нам проклятием и в чем мы, напротив, видели милость Всевышнего, обещание безнаказанности.
Обещание не было сдержано, ребенок здесь.
Ребенок. Мой ребенок. Наш ребенок.
Ведь я так мечтал иметь наследника, и вот Небо дало мне его, зачатого в лоне женщины, которую я люблю.
А Марта, которая так страдала и думала, что бесплодна; но вот теперь она носит ребенка, зачатого не в постели проходимца, бывшего ошибкой ее юности, а в доме достойного человека, который ее любит и любим ею.
Мы оба должны были бы испытывать сейчас самую полную радость, это должно было стать прекраснейшим мгновением нашей жизни, не так ли? Но этот мир вынуждает нас вести себя иначе. Мы, кажется, воспринимаем этого ребенка как проклятие и наказание. Нам приходится принимать эту новость как траурное известие и сожалеть о благословенном времени бесплодия.
Если мир таков, я говорю: пусть гибнет! Пусть будет сметен потопом, или огнем, или дыханием Зверя, пусть он будет уничтожен и поглощен, пусть гибнет!
Когда прошлым летом Марта скакала рядом со мной по холмам Анатолии и сказала, что не боится конца света, а, наоборот, ждет его и надеется, я совсем не понимал ее ярости. Сейчас я понимаю и разделяю ее ярость.
Но она, Марта, стала теперь слабой.
— Мне необходимо вернуться к мужу, на его остров, и как можно скорее.
— Чтобы он вообразил, будто ребенок его?
Она кивнула и ласково провела пальцами по моему лбу и лицу, жалко улыбаясь.
— Но этот ребенок — мой!
— Ты хотел бы, чтобы его называли ублюдком?
— А ты хотела бы, чтобы его называли сыном негодяя?
— Ты прекрасно знаешь, что он должен быть им. Мы ничего не можем с этим поделать!
Я, обожавший Марту, потому что она восстала против своей судьбы, не мог скрыть своего разочарования.
— Говорят, что когда женщина носит ребенка, он делает будущую мать храброй, но тебя, тебя ребенок, которого ты носишь в своем лоне, сделал боязливой.