16 сентября.
Сегодня утром меня разыскал один ювелир, еврей из Алеппо, по имени Маимун Толеитли. Он наслышан, сказал он, о моей громадной эрудиции и сгорает от нетерпения познакомиться со мной. Почему же он не подошел ко мне раньше, спросил я его. Он смущенно замолчал. Я тотчас сообразил, что он предпочел пропустить Воздвижение. По правде говоря, некоторые из моих собратьев по вере, встретив в этот день еврея, считают себя обязанными показать свою ненависть, как будто этим поступком являют справедливое возмездие и большую набожность.
Я дал ему понять в подобающих выражениях, что сам я не из таких. И объяснил ему, что, если я и потребовал нашей задержки на день в Александретте, это не для того, чтобы было признано превосходство моей религии над другими, а лишь затем, чтобы меня уважали.
— Вы правильно поступили, — сказал он мне. — Таков наш мир.
— Таков наш мир, — повторил я. — Если бы он был другим, я бы скорее обнародовал свои сомнения, а не верования.
Он улыбнулся и произнес, понизив голос:
— Когда вера превращается в ненависть, да будут благословенны сомневающиеся!
Я, в свою очередь, тоже улыбнулся и понизил голос:
— Нам всем случается заблуждаться.
Едва ли мы проговорили больше пяти минут, а стали уже братьями. В нашем разговоре шепотом было то сходство умов, какое никакая религия не может ни породить, ни уничтожить.
17 сентября.
Наш караванщик решил сегодня сойти с привычного пути, чтобы привести нас на берег Малоалександрийского залива 14. Он утверждает, что одна ясновидящая строго-настрого запретила ему проходить в среду по этой дороге, боясь, как бы нам не перерезали горло, и что задержка, причиной которой был я, принуждает его изменить наш маршрут. Путешественники не протестовали — а впрочем, что бы они могли сказать? Аргумент можно оспорить, суеверие не оспаривается.
Я сдержался и не стал вмешиваться, чтобы не спровоцировать новый инцидент. Но подозреваю, что этот плут повернул караван, чтобы обделать какие-то свои темные делишки, — настолько отвратительная слава идет о жителях той деревни, куда он нас привел. Они грабят потерпевших кораблекрушение, и все они — контрабандисты! Хатем и племянники донесли до меня всевозможные слухи. Я их наставляю быть осмотрительными…
Мой приказчик поставил шатер, но я не спешу ложиться. Марта идет и устраивается там одна в глубине, а мы — четверо мужчин — ложимся один подле другого, головой к ней. Всю ночь, не видя ее, я ощущал запах ее духов и слышал ее дыхание. Присутствие женщины иногда такая мука!
Пока меня не сморил сон, я присел на каком-то камне, чтобы записать несколько строк при свете лагерного костра, как вдруг заметил Маимуна. Он тоже не торопился засыпать, и мы пошли прогуляться по пляжу. Шорох волн благоприятен для доверительной беседы, и я рассказал ему все подробности моего странного приключения в Алеппо. Ведь он живет в этом городе, и, должно быть, у него найдутся какие-нибудь объяснения. И в самом деле, он предоставил мне одно из них, и на тот час оно меня устроило.