Это не было обидно, это же был юмор, я засмеялся и сказал:
– Угу, я грязный педераст и вступил в китайскую компартию, и покончил с собой, повесился, и меня содержат две черные проститутки, они стоят здесь по соседству на Бродвее, милые девочки, и еще… я агент КГБ в чине полковника.
Это все я перечислил Алешке зловредные слухи обо мне. Часть слухов пришла из Москвы, мне написали ребята, часть распространяется здесь. В русских книгах часто можно встретить о том или ином поэте или писателе, что его «затравили», охотничий, знаете, термин, употребляется для обозначения долгой погони и убийства какого-либо дикого зверя. Со мной этот номер не проходит. Я ни во что не ставлю русскую эмиграцию, считаю их последними людьми, жалкими, нелепыми, хуже этого Джонни, посему слухи мне смешны, более того, я радуюсь им как ребенок, следуя заветам подлеца и негодяя, но блестящего, самого жестокого поэта современной России – Игоря Холина: «Что б ни говорили, лишь бы говорили».
– Я грязный педераст, Алешка, – говорю я. – Слушай, возьми нас к себе, ты же что-то заикался, что сегодня твои деятели искусств оба уехали в Филадельфию.
– Это не точно, – сказал Алешка, – ты что, собираешься ебаться с ним в моем доме?
– Дом! Эту грязную вонючую парную дыру ты называешь домом. Да, я хочу ебаться с этим парнем на кровати твоего скрипача, а потом перейти на кровать клоуна.
– Хорошо, – пойдем, – сказал Алешка, – только не ебите потом меня.
– Не будем, – сказал я. – Ты меня не возбуждаешь совершенно. Мне русских поэтов ебать малоинтересно.
– А может, он и не педераст совсем? – сказал Алешка, с сомнением поглядев на Джонни.
– Сейчас проверим, – сказал я, и приподнявшись с плеча Джонни, обнял его и прошептав ему на ухо – «Ай вонт ю, Джонни!» – поцеловал его в губы. Губы у него были большие и он, не проявив ни малейшего смущения, ответил мне. Целоваться он умел, куда лучше, чем я, он это делал. Правда, это ничего не значило, но раз он шел на это, на поцелуи, значит был согласен и на остальное.
– Подойдет, – сказал я Алешке, – пойдем.
Я сказал Джонни, что он пойдет с нами. Тот не выразил ни малейшего нежелания и я, обняв его, пошел с ним впереди, все более затягиваемый в поцелуи, тем более, что курение и выпитое давали себя знать все отчетливее. Инкубационный период кончился и началось бурное развитие болезни. Мы шли и целовались, а сзади хромал Алешка, и я пьянел, дурнел и от притворства и юмора перешел в настоящее дурманное расслабленное состояние. Хотелось мне просто кого-то, не конкретно Джонни, но он же был рядом. Алешка время от времени комментировал пару – меня и Джонни замечаниями, вроде: