– Лиля должна была уйти, – продолжала она, – все видели как ты с ней обнимался, это нехорошо, почему русские всегда так напиваются. Там были интересные люди, этот Джордж-поэт, собирались почитать стихи, потом, думали, и ты почитаешь. А почему напился твой друг? – сказала она. – Почему вы, русские, вечно напиваетесь? Маша напилась. В одном углу лежал пьяный русский поэт, в другом – пьяный русский писатель.
– Я тебе сказал, почему я напился, – сказал я грустно. – это бывает редко, только когда я очень нервничаю. В спокойном состоянии все нормально. Я часто не в силах бороться со своей болезнью, – закончил я и принял суровый смиренный вид. – Прости меня, Розанн, – добавил я.
Потом мне сказал трезвый Сева-фотограф, что китаянка была охуительная, что я не ошибся, и что он – Сева, будучи с женой, все-таки рассчитывал к ней подколоться, но когда он собирался сделать это, он увидел, что я уже лежу, заметьте, лежу с ней, целую ее, обнимаю и что-то говорю, едва ли не делаю с ней любовь при всех.
– А как она на это реагировала? – спросил я Севу.
– Она лежала, ей, конечно, было неудобно, вокруг толпа людей, но видно было, что ей приятно, она хихикала. Ее выгнала Розанн, Розанн даже плакала от злости. Когда имеешь такую подругу, не приглашай ее, – философски закончил Сева.
Сева сообщил мне все это потом. Но и в то утро мне было ясно, что я делал с Лилей. Я знал себя хорошо.
– Да ты нервничал, потому что я не обращала на тебя внимания, – уговаривала себя Розанн. Я же стал погружаться в дремоту, собирающуюся перейти в сладкий сон. Вы думаете, я заснул? Хуя. Она не дала мне спать. Ее вывезенная из Германии любовь к порядку призывала ее убрать квартиру. Так как я был в доме, нужно было меня использовать. Меня впоследствии удивляла ее способность использовать меня и, очевидно, всех. Если я уходил от нее даже после любви, даже в два часа ночи, она не забывала вручить мне пакет с мусором, который мне следовало сунуть по пути в мусоропровод. Если я приходил к ней загорать, она всегда придумывала мне работу – то я должен был помогать ей пересаживать цветок, то появлялось другое столь же неотложное дело…
И в то утро она не дала мне спать. Вместо того, чтобы лежать, спать, просыпаться и любить друг друга, – мы как-никак стали любовниками в эту ночь, – я вынужден был, покачиваясь от усталости, и чуть ли не руками поддерживая веки, чтобы глаза не закрывались, переползти в гостиную. Потом мы, как сонные мухи, она злая муха и раздраженная, а я несчастная муха, подчиняющаяся чужой воле, завтракали на веранде.