Наутро меня разбудил звонок Джона. «Коман даун, Эд!» – сказал он. Через две минуты я был внизу и прыгнул в кабину трака, стоящего у подъезда.
Дело в том, что порой я хожу делать мои деньги. Во всех случаях, если мне предлагают работу, я не отказываюсь. Случаев этих мало и источник работы практически единственный – Джон. Он мой босс и единственный известный мне представитель славной компании «Бьютифул мувинг».
Джон, он же Иван – очаровательное существо. Матрос, удравший с советского рыболовного судна в Японских проливах. На надувной резиновой шлюпке у берегов Японии, относимого течением и пережившего шторм, его подобрали японские рыбаки. Из Японии он попросился в Штаты.
Джон – мужественного вида парень с чуть курносым носом – высокий и крепкий, такого же возраста, как Эдичка. Джеклондоновский персонаж. Говорит он исключительно по-английски, страшно коверкая слова, с ужасным деревянным акцентом, но по-английски. Ко мне он еще снисходит и говорит со мной по-русски, к другим более суров. Этот вариант человека из народа мне хорошо знаком, желание не быть русским, презрение к России, ее людям и языку тоже знакомы. С некоторыми отклонениями, но почти таким же был мой приятель Поль. История его менее удачна, чем история Джона, но еще более яркая.
Неведомо, где заразился франко-манией сын простых рабочих родителей, живший в маленьком частном домике на окраине Харькова – Павел Шеметов. Во флоте, где он служил матросом (и у Джона флот!), за четыре года Павел до деталей выучил французский язык. В тот момент, когда я с ним познакомился, он говорил по-французски изощренно, по желанию мог говорить с марсельским, парижским и бретонским акцентом. Проезжавшие изредка через Харьков на юг французские туристы, которых мы ловили по инициативе Поля, чтобы пить с ними водку у ограды дома митрополита, на холме над Харьковом, и совершать с ними натуральный обмен товарами, честно принимали его за репатрианта, их много в свое время приехало в СССР из Франции.
Поль был безумно влюблен во Францию. Он знал всех французских шансонье, из которых особенно любил Азнавура и Бреля. В своей комнате на стене маслом на всю стену Поль нарисовал огромный портрет Азнавура. Помню, что в тесной зассанной подворотне Сумской улицы – центральной улицы нашего родного Харькова – он пел нам как-то «Амстердам!» Подражая Жаку Брелю, он весь багровел и надувался. У него не было столько умения и мастерства, но, наверное, не меньше энтузиазма чем у Бреля.
По фотографиям, рисункам и планам Парижа Поль изучил все парижские улицы, улочки и тупики. Он рисовал их во множестве акварелью. Я думаю, он с закрытыми глазами мог бы пройти по Парижу и не заблудился бы. Названия типа – Пляс Пигаль, кафэ Бланш, Этуаль, Монмартр и тому подобные, звучали для него неземной музыкой. Он был перефранцужен до патологии. Он отказывался говорить с людьми по-русски, он не вступал в беседы в автобусах и трамваях. «Не понимаю», – коротко бросал он. Только нас, своих друзей, он еще как-то выделял. И то, я думаю, в душе он нас презирал за незнание французского.