– Мне не купишь? – спросил меня заинтересованно Жигулин.
– Лена, тебе уже нужно уходить, а ты еще обещала сходить со мной в бар, – сказал я, не отвечая Жигулину.
– Успеем, – сказала она, – сейчас приму душ и пойдем в бар.
Приняла душ и мы стали заворачиваться. Это было ужасно глупо, она опять в том же голом виде, я заворачивающий ее дрожащими руками в лиловую, потом черную и желтую прозрачные ткани. Это была хуйня, она поняла, но сказала, что мы не умеем заворачивать, ни я, ни она. Конечно, откуда тут уметь, мы же не индийцы.
Она решила надеть лиловое платье, я был посажен подшить ей подол этого платья. Подшил, что делать! Я все умею, это очень хуево. Наконец, дав Жигулину наказ послать хромоногого «экономиста» в бар вниз, она спустилась со мной. Мой белый пиджак был расстегнут, она в лиловом причудливом платье, в туфлях, которые я ей купил, с длинным мундштуком в руке – красивая, соблазнительная. Можно подумать – богатые люди, муж с женой или любовники – преуспевающий Эдичка и купленная этим преуспевающим Эдичкой красотка Елена спустились в бар.
Она заказала себе коньяк, я виски – Джей энд Би, пьем – эффектные люди, я уже начал входить в роль, но она сбивала меня, все время выглядывала через стекло на улицу, и вдруг сорвалась – вышла, что вышла, выбежала, и вернулась с кем-то морщинистым и усатым, что-то желтое было в моих глазах короткое время. Познакомила, и тотчас ушли, мое лиловое видение удалилось. Джордж его зовут. Знаем, что Джордж.
Бармен-японец видел, бармен понял. Как ножом по сердцу полоснули, почему все в этот момент вспыхнуло, все!
А как бы вы себя чувствовали в этом баре на 54-й Ист, на 58 улице, если бы любовь вашу уводил богатый человек, только потому, что он богатый, а вы бы оставались на табурете, пить ваше Джей энд Би и корчить из себя заезжего иностранца? Ебаный в рот! Вся ненависть к этому миру, моя личная ненависть талантливого храброго Эдички, маленького мускусного зверька, горькая и тоскливая ненависть, не могущая найти выход тотчас была в моих глазах.
Не забывайте, в какой среде я рос и сформировался. В среде, где любовь и кровь стояли рядом, измена была чуть впереди слова нож, я сидел на табурете и думал, что ребята мои, друзья мои, гниющие по лагерям за уголовные преступления, бандиты и воры из Харькова, сейчас презирают меня как жалкую тряпку. «Увели ее, а ты, блядь, фраеру даже нож под ребра не пустил, ее ебут все кому не лень, она сосет у них у всех хуи, а ты, блядь, душу свою позволил загадить, мудак, трус, интеллигент хуев!»
Так говорили мои ребята, страшно и откровенно говорили, со своей колокольни они были правы, вообще они были правы, я должен был ее зарезать по их и моему кодексу, если я ее любил. А я ее любил.