Вообще-то Уэст-Энд смахивал больше на Норт-Энд, если только чуточку грязнее и пыльнее в той его части, что примыкала к районам красных фонарей возле Сколлей-сквер и Норт-стейшн. Район красных фонарей теперь исчез, как и весь Уэст-Энд, как исчезли и пешеходы на улицах после пяти часов вечера. На месте этого района возникли бетонные приземистые раскоряки, тянущие к небу щупальца муниципальных зданий, не имеющих определенного назначения, зато имеющих форму, и форму безобразную — адское воплощение скуки и безликости.
«Если ты живешь здесь, — сообщил нам умнейший плакат, когда мы петляли по Сторроу-драйв, — то сейчас ты дома».
— А если я живу в этой машине, то я еще не дома? — возмутилась Энджи.
— Или живу под этим мостом?
— Или в Чарльз-Ривер?
— Или в этом самосвале?
Мы развлекались подобным образом, пока не нашли место для парковки — еще одно место, где, живя там, могли чувствовать себя дома.
— Ты ненавидишь все современное, правда? — сказала она, когда мы направлялись к кварталу Уитьер и я хмуро поглядывал вверх на его здания.
Я пожал плечами:
— Я люблю современную музыку. Некоторые телевизионные передачи сейчас делают лучше, чем делали раньше. Думаю, это все.
— И нет ни одного образца современного зодчества, который бы тебе нравился?
— У меня не возникает желания тут же сбросить атомную бомбу на башню Хэнкока или Херитэдж, когда я их вижу. Но Фрэнк Ллойд Ронг, будь он неладен, или И.М. Пэй не спроектировали ни одного дома и ни одного сооружения, которые могли бы тягаться с зауряднейшей викторианской архитектурой.
— Ты настоящий бостонский парнишка, Патрик! Бостонец до мозга костей!
Я кивнул, когда мы были уже у дверей.
— Я только хочу, чтобы они оставили мой Бостон в покое, Эндж. Пусть портят Хартфорд, если им приспичило строить это дерьмо. Или займутся Лос-Анджелесом. Да где угодно пусть строят. Только подальше отсюда.
Она стиснула мою руку, и, заглянув ей в лицо, я увидел, что она улыбается.
Пройдя одну за другой анфиладу стеклянных дверей, мы очутились в парадном вестибюле перед новой анфиладой дверей, на этот раз запертых. По правую руку от нас висели таблички с фамилиями. Напротив каждой был указан трехзначный номер, а слева стоял телефон. Этого я как раз и боялся. Нельзя даже проделать старый трюк, нажав сразу на десять кнопок в надежде, что кто-нибудь да впустит тебя в дом. Взявший трубку сразу увидит тебя в камере слежения.
Из-за этих сволочей преступников работать нам, частным детективам, стало невозможно.
— Забавно было видеть, как ты взъерепенился, — сказала Энджи.