Они повели охваченную истерикой девушку прочь, чтобы дать ей успокоительное, пока мадам ничего не услышала, и позабыли взять с собой бумажку.
Терзаясь страхом, я подкралась и взяла ее.
«Горожане, — значилось в ней, — предупреждаем вас: если вы не сдадитесь, сегодня в полночь противник начнет обстрел города. Перестаньте безумствовать, тем самым вы сохраните себе жизнь».
Они выслушали приветствия и теперь дадут на них ответ. Я слышала разговоры о том, что некоторые из памятников обшили лесами и укрыли одеялами. В Пантеоне и других высоких зданиях вынули из окон стекла.
До сих пор эти обрывки сведений казались ничего не значащими.
Мне не верилось в это.
Это произошло. Задолго до полуночи, в семь часов вечера, когда затихли залпы наших пушек.
Вначале возобновились привычные громовые раскаты, а затем нечто новое: рев и звук, будто рвется ткань, — потом глухой удар и потусторонний звон дрожащей на столе посуды.
Я забралась в постель и с головой укрылась одеялом. С каждым толчком кровать начинала трястись, словно нервная собака.
Форум находился посреди города, вдалеке от его стен, которые кронианцы, по-видимому, уже окружили со всех сторон. Но один из снарядов прямым попаданием угодил в Девичий Холм, и небо над ним как будто треснуло вдоль по красному шву, который я увидела сквозь щель меж занавесками на окне.
Папа с мамой по-прежнему танцевали в глубине моей души, прекрасные, как две марионетки. Они уцелели, но утратили всякую достоверность.
Около полуночи ко мне зашла одна из молоденьких служанок.
— Ах ты, бедная малышка, — сказала она мне. — Не сжимайся так, скоро этому придет конец.
Она села рядом и попыталась успокоить меня, но всякий раз, как раздавался пушечный залп и звук рвущейся ткани, она сжималась крепче, чем я. Когда слышались взрывы, она подпрыгивала вместе с кроватью. В промежутках пыталась молиться и призывала меня присоединиться к ней. В конце концов она расплакалась. Я не молилась и не плакала.
Мы обе заснули, когда закончился тот ночной обстрел, и непомерная звенящая тишина, повергающая в глухоту и ужас, заволокла слух.
Город изменился. Став частью кошмара, он приобрел соответствующие вид, запах и звучание. Все время висел дым, прозрачный, как пыльца, а зачастую сгущавшийся до консистенции муки. Из окон верхнего этажа было видно, как он укрывает части города и они исчезают. Временами дым застилал все кругом. На улицах появились кузни, где металлическую посуду и колокольчики перековывали на ножи и дробь, часть дыма исходила оттуда. Бесконечно дымились здания, пораженные снарядами. Копоть продолжала вздыматься в небо по прошествии часов и дней, а затем орудия наносили удар новым зданиям. В заброшенных домах возникали пожары. Пушки непрестанно обстреливали окраины, где, как говорили, остались лишь воры, шнырявшие по подвалам, да бродячие собаки, прятавшиеся от мясников. Потому что — и об этом я тоже слышала — теперь в продажу поступило собачье мясо, и за него просили немалые деньги, а в самых лучших ресторанах подавали конину и воробьев. Уже давно, едва уловив первые намеки, я совсем перестала есть мясо, хотя, судя по материальным условиям тетушкиной жизни, мне кажется, на красивых тарелках скорей всего подавали баранину или домашнюю птицу. Богачи и те, кто имел хорошие связи среди военных, еще не ощутили всех тягот. Но в трущобах уже начали ловить крыс.