Я пребывала в оцепенении, но потом слегка напугалась. Когда начался очередной ночной обстрел и грохот, перемежавшийся красными вспышками, они свернулись рядом со мной клубочком, желая меня успокоить, но присутствие их скорее угнетало меня, а вовсе не утешало. Никогда прежде я не знала подобной тесноты. Но дни и ночи, бесформенные и непонятные, все шли своим чередом, и пребывание у меня в комнате вошло у них в привычку.
Девушку с более темными волосами и кожей звали Лой. Чертами лица она напоминала бессердечную дикую птицу с яркими желтовато-зелеными глазами. Девушка помладше, помягче и попроще, Мышь, оказалась более скрытной и злобной — ведь я видела, как она отрывает мотылькам крылышки.
На протяжении дня Лой и Мышь были заняты: они кое-как выполняли порученную им работу, от которой никак не могли отвертеться. Однако не проходило и дня, чтобы одна из них, а то и обе не забежали ко мне потихоньку утром или попозже. Они часто приносили с собой угощение, сласти или чуть побитые фрукты, а однажды притащили сваренное вкрутую яйцо с забавной рожицей, нарисованной на скорлупе, и я рассмеялась. Мой смех вызвал у них радость с оттенком самодовольства. Уж они-то знали, что сумеют развеселить меня. Они поминали об этом еще много дней спустя. Лой сказала, что яйцо дал старый сапожник с улицы Винтоклас, который тайком держал в чулане кур, о чем не ведали ни военные, ни мэрия. С помощью флирта Лой добыла два яйца, одно для меня, а второе они поделили пополам с Мышью. Сапожник же явно ничего не получил.
— Я — девушка честная, — заявила Лой. — Скажу тебе, однако, — добавила она, — такие наступают времена, что не худо бы повернуть старушку Вульмартис лицом к стене.
В тот вечер, когда пушки смолкли, а мы все не могли заснуть, они рассказали мне про чувственность и про половые сношения. Мама никогда не обманывала меня, просто кое о чем умалчивала. Однако того, что я узнала от нее, оказалось достаточно, чтобы придать убедительности их чудовищным проповедям. Я поверила, почувствовала отвращение и до поры до времени отложила мысли об этом. И тогда я вновь стала что-то ощущать — ко мне возвратился рассудок и своего рода равновесие, ведь мне пришлось измениться для того, чтобы выжить. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, я превратила Лой с Мышью в своих наставниц и отчасти в пример для подражания. Если я и смеялась теперь, то яростным смехом беспризорника, как Лой. Я искоса поглядывала по сторонам, как Мышь. Иногда, оставшись наедине с собой, я придумывала шутки, чтобы потом посмешить их. Я делала им прически. Они примеряли мои платья.