Престранное, во всех историях искусств, умолчание о столь первоклассном авторском повторенье Юлия объяснила тем, что втайне сохранявшаяся в роду самой младшей из добрачных дочерей Челлини, Репараты, солонка так и не побывала в сокровищнице флорентийского герцога и тирана, кому предназначалась. Чуть раньше Козимо недоплатил мастеру за Персея и собственный его портрет.
— Вы, конечно, помните, Сорокин, ту великолепную бронзу с эмалированными белками глаз и позолотой на латах?
В ответ на законное сорокинское недоумение, откуда такая глыба золота взялась у обнищавшего к старости Челлини, последовал туманный, из деликатности к гению, намек на темную историю с утайкой папских драгоценностей, стоившей мастеру двухлетнего заключенья в какой-то не менее знаменитой башне. Плотность биографических сведений указывала на старания владелицы сконструировать из эпизодов авторской хроники как бы футляр для своей сомнительной игрушки. Однако очевидная перепутанность подразумеваемых дат, кое-где прямо противоречивших логике событий, указывала на спешку, с какой Юлия готовилась к своему испытанью.
— Что же, как видно, школьница изрядно готовилась к возможному экзамену, — коварно проворковал Сорокин. — Не напомните мне, случайно, который из тогдашних пап застукал старика на хищеньях... Видимо, Климент Седьмой?
— Нет, тогда был уже Павел Третий, — не без заминки отвечала та.
Они пристально глядели в глаза друг дружке, и, кажется, Сорокин сердился на себя, что не может сквозь ил забвенья вспомнить какую-нибудь каверзную подробность из челлиниевской биографии.
— И вы, голубка моя, совершенно уверены, что именно так?
— Вполне... — сказала Юлия уже с мольбой во взгляде не ловить больше, не разрушать ее легенды и вот уже пыталась взяткой купить его молчание. — Но я вижу, вам приглянулась эта штучка. Можете взять ее себе на память... если хотите?
Неожиданный ход заставлял задуматься, видимо. Юлия нуждалась в соучастнике чего-то, но чего именно?
— И вам не жалко, пани Юлия, расставаться с таким чудом? — не сразу, борясь с искушением, все вертел он в руках почему-то подозрительную, вдруг, драгоценность.
Маленькая искусная хитрость оправдала себя.
— О. нисколько... одним движеньем пальца, не моего, конечно, я могла бы завалить им весь тот угол! — с вызовом пресыщенья кивнула она на затемненный, перед ними, полукруглый проход в стене, почему-то напомнивший Сорокину мозговую извилину неизвестного назначенья. — Да вы смелее, Сорокин: кладите скорей за пазуху, раз дают...
Поневоле, чтобы не получилось смешно, приходилось поторопить недоверчивого плебея.