Он занял позицию, которая нас меньше всего устраивала. Но Клайв быстро его отвлек.
– Он? – повторил Клайв. – То есть Катя – мужчина? Почему вы говорите «он»? Вы нас путаете. Видимо, вы большой путаник.
Я думал, что взрыв произойдет раньше. Я уже почувствовал, что уступчивость Барли – это перемирие, а не победа, и всякий раз, когда Клайв осаживал его, Барли оказывался все ближе и ближе к бунту. Поэтому, когда Барли неторопливо подошел к столу, прислонился к нему и вяло поднял руки ладонями наружу, что вполне могло выражать покорную беспомощность, я отнюдь не ожидал, что он ответит Клайву благоразумно и вежливо. Но на такой взрыв даже я не рассчитывал.
– Вы, черт возьми, не имеете никакого права! – заорал Барли прямо в лицо Клайву и так ударил ладонями по столу, что мои бумаги подпрыгнули. Из прихожей влетел Брок, и Неду пришлось отослать его назад. – Это моя рукопись. Ее прислал мне мой автор. На мое усмотрение. Вы не имеете никакого права красть ее, читать или оставлять себе. А поэтому отдайте мне книгу и отправляйтесь на ваш поганый остров. – Он махнул рукой в сторону Боба: – И вашего бостонского брамина заберите с собой!
– Это и ваш остров, – напомнил ему Клайв. – Книга, как вы ее называете, вовсе не книга, а права на нее нет ни у вас, ни у нас, – бесстрастно продолжал он, уклоняясь от истины. – Меня совершенно не интересует ваша драгоценная издательская этика. Так же, как и всех, здесь присутствующих. Нам известно только, что указанная рукопись содержит военные секреты Советского Союза, которые – при условии, что в ней все верно, – имеют жизненно важное значение для оборонной стратегии Запада. К которому, я полагаю, принадлежите и вы. Как бы вы поступили на нашем месте? Отмахнулись бы от нее? Выкинули бы в море? Или постарались бы выяснить, почему ее послали захудалому английскому издателю?
– Он хочет, чтобы ее издали! Чтобы я ее издал! А не чтобы она сгинула в ваших сейфах!
– Совершенно верно, – сказал Клайв и снова покосился на меня.
– Рукопись была официально конфискована и засекречена, – сказал я. – Она не подлежит разглашению так же, как данное совещание. И даже больше. – Мой старый наставник в правоведении перевернулся бы в гробу и, боюсь, не в первый раз. А вообще, просто поразительно, чего может добиться юрист, если никто вокруг не знает законов.
Минута четырнадцать секунд – вот сколько времени на пленке длилась тишина. Нед засек время секундомером, когда вернулся в Русский Дом. Он поджидал это место, даже предвкушал его, однако все же испугался, что это дефект записи, что магнитофон, как это нередко случается, закапризничал в самый ответственный момент. Но, прислушавшись, он уловил отдаленное рыканье машины, обрывок девичьего смеха, долетевший в окно, – к тому времени Барли уже отдернул занавески и уставился вниз на площадь. Иначе говоря, целую минуту и четырнадцать секунд мы созерцали необыкновенно выразительную спину Барли, вырисовывающуюся на фоне ночного Лиссабона. Потом раздается ужасающий звон, будто вдребезги разбилось несколько оконных стекол сразу, а после – шум водопада. Вполне можно было бы предположить, что Барли наконец-то вырвался на свободу, увлекая за собой португальские настенные тарелки и вычурные цветочные вазы. В действительности же весь этот шум возник только потому, что Барли обнаружил столик с напитками, бросил в хрустальный стакан три кубика льда и плеснул на них приличную порцию виски – всего в нескольких дюймах от микрофона, который Брок, с его неистребимой страстью к перестраховке, укрыл за одной из резных деревянных филенок.