— Я не знаю, где мы.
— А мы и так никогда этого не знали, — ответил он равнодушно. Потом, с видимым усилием взяв себя в руки, открыл глаза и начал задавать вопросы и сам же на них отвечать. Они долго решали, продолжать ли двигаться вдоль ручья как раньше, ибо ручей, по всей вероятности, все же сольется с более крупной речкой.
— Или, в противном случае, мы придем к морю, — сказал он нарочито веселым тоном, но тут же осекся.
— Можно попробовать, конечно, прямо здесь свернуть левее, — сказала Ирена, трудясь над вторым ломтиком вяленого мяса и чувствуя, как еда оживляет ее. — Вообще-то я считаю, что мы взяли недостаточно к востоку. И пока мы еще на Горе, значит, не совсем заблудились: по крайней мере, понимаем, где находится сама Гора.
— Но мы совсем не приближаемся к проходу.
— Знаю. Только Гора для нас — действительно единственный ориентир. С тех пор как мы утратили ощущение оси.
— Да. Все кругом одинаковое, похожее. Как в тот раз, когда я прошел мимо порога. Мне кажется… Мне кажется, то, чего я боялся, уже повторилось. Прохода там больше нет. Нечего и искать.
— Со мной такого никогда не случалось, — сказала она уверенно, — и не случится! Я не собираюсь здесь оставаться!
Он выкладывал рисунок из еловых иголок на земле возле упавшего дерева.
— Это твое, — сказала она, стараясь не смотреть на его долю.
— Я как-то не очень проголодался.
Помолчав, она сказала:
— Надеюсь, ты не пытаешься сэкономить побольше для меня или еще что-нибудь такое же жалостное, а?
— Нет, — явно изумившись, сказал он, потом улыбнулся и посмотрел на нее. — Просто есть не хочется. Но если я проголодаюсь, тогда только держись!
— Но ты же не можешь без конца идти и идти и ничего не есть!
— Могу. Буду питаться собственным жиром, как верблюд.
Она прыснула. Ей хотелось придвинуться к нему поближе, коснуться его, погладить жесткие волосы и усталое, заросшее щетиной лицо, большую, сильную и все же какую-то детскую руку, но мешало то, что сама она всего несколько минут назад увернулась от его прикосновения. Ей хотелось доказать, что он напрасно занимается самоуничижением, но она не находила нужных слов.
Глаза у него, похоже, снова закрывались сами собой; он откинулся назад, привалился к стволу дерева. Она ничего не сказала, затаилась, настроение у нее все больше и больше портилось. Когда она снова взглянула на него, он спал, лицо его расслабилось, рука безвольно лежала на бедре.
Надо было идти дальше. Обязательно. Они не могут сидеть тут и спать. Так можно никогда не добраться до порога.
— Хью, — позвала она. Он не слышал. И вдруг ее беспокойство полностью растворилось в той немного пугающей ее страстной нежности, из которой, собственно, и родилось. Она подошла к нему и слегка подтолкнула, помогая лечь. Он проснулся. — Спи, — сказала она.