— Носа?!
— Ну да, носа. Отпластан, как бритвой! Присутствующая при допросе братва тихо зашушукалась.
Насчет отрезанного носа.
— А ну тихо!
Все мгновенно замолчали.
— Ты там ничего не трогал?
— Нет. Я сразу ушел. И сразу сказал...
— Ладно, иди.
— Ментов никто не вызывал?
— Нет! Как можно.
— Тогда едем.
— Куда, Папа?
— Туда едем. Теперь едем.
— Но это... это...
— Чего сопли жуете? Ну?
— Это опасно. Могут заметить соседи и потом стукнуть ментам.
— Ничего. Как-нибудь. Поехали!
К самому подъезду на машине Папа не подъезжал. Прошел пешком. Братва заранее проверила дорогу и открыла дверь, так что никаких препятствий в продвижении не возникало.
Папа зашел в услужливо распахнутую дверь.
— Где он?
— Там, Папа.
Бывший близкий подручный Папы расслабленно сидел на кресле, уронив голову набок. В квартире все было чисто и относительно убрано. Шмона, похоже, не было.
— Тайник где? — спросил Папа.
— Здесь тайник. Пустой. Совсем пустой. Может, его кто откурочил, чтобы бабки умыкнуть?
— Может, и откурочил. Только что-то он слишком гладкий. Не видно, чтобы его ломали.
— Так, может, они внутряк отжали? Монтировкой.
— Тогда бы крышка была погнута. Не ломали его. Ключом открыли. Его ключом.
— Откуда бы они его взяли?
— Нашли. Или он дал, — кивнул Папа на покойника.
— Паспортов нет, — сообщил появившийся из соседней комнаты претендент на освобожденное Шустрым место. Новый, почти уже утвержденный подручный по кличке Бурый.
— Внимательно смотрели?
— Все перетряхнули.
— Поди наследили?
— Нет, мы аккуратно. И все на место положили.
— Значит, говоришь, не нашли...
Папа подошел к покойнику и долго смотрел на него, словно надеясь узнать, кто к нему приходил, что искал и кто его убил.
Но Шустрый молчал. И сидел. Первый раз в присутствии Папы он не отвечал на его вопросы и не вставал.
Папа вытащил носовой платок, обернул им пальцы и, взяв покойника за подбородок, медленно повернул голову. Посмотрел и снова опустил обратно. Потом тот же платок он набросил сзади на шею и пощупал выступающие позвонки.
— Ему свернули голову, — сказал он. — Как цыпленку. Все на минуту напряженно замолчали.
— Это он, Папа. Это он грохнул Шустрого, — тихо сказал Бурый. — Нутром чую — он! Это он мочит наших. Одного за другим. Вначале там, в доме, теперь здесь. Он перемочит нас всех. До последнего. Зачем он нас мочит? Чего ему от нас надо?..
— Цыц! — оборвал его Папа. — Уходим. Здесь нам больше Делать нечего...
«Может, и действительно Иванов, — думал Папа, спускаясь по лестнице, идя по улице, садясь в машину и приехав домой. — Может, он действительно оберегает свои бабки и жалит каждого, кто к ним приближается. Смертельно жалит... вполне может быть, что и он. Свернутая шея — его почерк». Очень похоже, что он. Потому что больше некому. Ну кому еще мог быть нужен Шустрый? Кто бы стал ему вдруг ломать шею?