Да тут же дан карандашный набросок с изображением колье и указанием, куда попала и какой след оставила пуля!
Того самого колье, с вмятиной в том самом месте!
Значит, верно — пуля!..
И, выходит, она Фирфанцева не убила, коли он о том собственноручно пишет! Убить — не убила, но колье попортила!
А как же тогда быть с другим актом, датированным четырьмя месяцами позже? И тоже изъятия, все того же колье с вмятиной, во время облавы, все на той же на Хитровке!..
Ни черта не понять!..
Что же они его все время изымают? Периодически?..
Или это они не первое колье, а то, другое, изымают? Ладно, хоть теперь понятно, откуда взялась вмятина — от пули, что назначалась тому самому Фирфанцеву да угодила не в него, а сперва в колье и, уж соскользнув с него, попала ему в грудь, не убив лишь потому, что утратила убойную силу!
Отсюда — вмятина! На одном колье... Потому что, кроме него, есть другое — точно такое же, и тоже с вмятиной, и тоже меж вторым и третьим камнями, и тоже — каплеообразной! И оба колье — то, что хранится под номером тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в Гохране, и то, что изъял у преступников Мишель-Герхард фон Штольц, по уверениям экспертов, — подлинники!
И то и другое. Оба!..
Чего быть не может!
И отчего ум за разум заходит!
Как же во всем этом разобраться, когда все так перепутано — два колье, оба с вмятиной, оба подлинники и все они по нескольку раз изымались?!
Или в того Фирфанцева стреляли не раз, а больше, и он каждый раз прикрывался от убийц новым колье? И каждый раз, как на нем образовывалась вмятина, то колье изымали?..
Что за чушь такая?!
Нет, тут, как говорится, разом проблемы не решить. Тут нужно разбираться предметно!
И предмет тот — изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в каталоге Гохрана: колье в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним, на десять каратов, в центре...
А он уж молитву заупокойную сотворил по себе, да все-то грехи вспомнил, в них покаявшись...
Но нет — не прибили его! Жив покуда Яков, хоть почти что уже и мертв! Крепка рука чужая да безжалостна — давит налицо, рот с носом затыкая, отчего в груди его будто огнем жжет. Хочется вдохнуть, да никак нельзя!
Замычал Яков, забился, руки чужие от лица отдирая. Да куда там!..
Вдруг кто-то, к самому уху его склонившись, молвил по-русски, хошь и слова коверкая:
— Молши... Не та убю!..
Да дабы показать, что не шутит, еще крепче лицо его сдавил. Затих Яков, покорился, отчего, ладонь от его лица отнявши, дали ему неведомые мучители воздуха дохнуть. И хоть был тот сперт да плесенью пах, показался он Якову слаще всякого меда!