Володя тем более не терзался. Завершив разгон своих людей, он отколупнул очередную симку от очередного телефона, смахнул этот мусор под ноги и достал предпоследний телефон. С виду такой же, как остальные, — с пухлым серебристым корпусом и без внешней антенны. Ну кто, в самом деле, обратит внимание на то, что мобила чуть толще, а дисплей у нее чуть уже, чем принято у современных моделей, и на корпусе никак не обозначена фирма, выпустившая телефон. И уж совсем невозможно догадаться, что из множества кнопок рабочей у аппарата является только одна — с изображением зеленой трубочки, и срабатывает она лишь после того, как аппарат признает единственного хозяина, прижавшего большой палец правой руки к экранчику. Эта тонкость неделю назад позволила Володе минут пять доставать Фимыча расспросами о том, что будет, если он, Евсютин, в рамках откоса от неизбежного призыва в партизаны оттяпает себе большой палец или просто порежет его безопасной бритвой. Фимыч похохатывал и отмахивался. Теперь черед отмахиваться пришел для Евсютина. Ему было не до хохотков. Впрочем, плакать он тоже не собирался. Капитан тронул экранчик и нажал вспыхнувшую зеленым кнопочку вызова предпоследнего на сегодня абонента.
Вот идет мой поезд, рельсами звеня.
Спасибо всем, кто выбрал время проводить меня.
Михаил Науменко
КАЗАНЬ. 20 ИЮНЯ
Овчинников ворвался в кабинет Гильфанова через две секунды после того, как тот взял трубку. Алексей прекрасно знал, что обожаемый начальник подобен Юлию Цезарю во многом, но не в способности сочетать разговор по телефону и общение с окружающей действительностью. Поэтому Овчинников принялся настойчиво сигналить руками и лицом, а потом нетерпение его порвало чуть ли не пополам, и он заговорил в полный голос. Но сразу осекся — не столько из-за страшной гримасы руководителя, сколько из-за того, что понял, с кем Гильфанов говорит.
Евсютин, возможно, загордился бы, узнав, что отправил знаменитого нордическим хладнокровием Гильфанова почти в грогги: Ильдар просто растерялся, когда снял трубку и услышал голос безнадежно потерянного Евсютина-Куликова. Впрочем, Евсютину не до гордости, а Гильфанову не до рефлексий. Разговор получился почти простым и почти откровенным.
— Слушай, Гильфанов. Это Евсютин. Ты не перебивай, слушай. Я быстро. Значит, вещь такая. Меня втемную использовали, как лоха, а мне это не надо. На себя плевать, мне семью жалко и народ, которых припутал. Ты их не трогай, а я тебе пригожусь.
— Кого не трогать, Володя?
— Никого из местных не трогай, пожалуйста. Дай им уйти.